Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы же знаете, как госпожа Дофина любит этот сад, – с нежностью произнес Франсуа. – Вот и стараюсь что есть сил, пока она еще может полюбоваться…
– Значит, все настолько серьезно?
– Доктор Бремон ничего утешительного сказать не может. Не подождете ли здесь минутку? Пойду доложу ей…
Из гостиной донесся радостный возглас. Как приятно видеть, что тебя здесь ждут! Значит, правда: в этом доме ее любят и искренне радуются встрече. От волнения на глазах у Гортензии выступили слезы.
– Уж вы-то хоть не плачьте! – встревожился явившийся за ней Франсуа. – А то она опять расстроится. Ведь вы же ее знаете! Она совсем не изменилась.
Может, и не изменилась, но только для тех, кто видел ее каждый день и потому не замечал следов прогрессирующей болезни.
Для Гортензии, не видевшей ее более полугода, Дофина де Комбер изменилась до неузнаваемости. Полулежа на кушетке у себя в гостиной, где Гортензия когда-то лечила раненую ногу, в своем любимом домашнем зеленом бархатном платье и в высоком чепце с кружевами и лентами цвета молодой травы, она еще не выглядела ослабленной, потому что, обложенная подушками со всех сторон, могла как-то держаться прямо. Роскошные черные волосы были, как всегда, уложены в замысловатую прическу, и в черных глазах хоть и не так ярко, как прежде, но все еще горели насмешливые искорки, из-за которых она раньше казалась такой интересной, но само лицо осунулось, под глазами появились большие синие круги, и истончившаяся кожа цвета пожелтевшей слоновой кости приобрела болезненный вид.
Она протянула Гортензии свою все еще красивую, хоть и сильно исхудавшую руку.
– А вот и вы, милочка. Я так вас ждала… Почему вы мне никогда не писали?
– Я не думала… что это может вам доставить удовольствие. Мой отъезд из Лозарга…
– Скажите лучше, отчаянное бегство. И ведь на самом деле это был единственно возможный выход для вас. Но почему же вы не поехали сразу сюда? Я бы приютила вас, защитила…
– От вашего кузена? Я в этом вовсе не была уверена. Ведь вы, кажется, любили его…
– И люблю до сих пор. Это такая юношеская хворь, которая с годами не проходит, и в один прекрасный день, даже сама ни о чем не догадываясь, запросто умираешь от нее. Но, может быть, вам нужно отдохнуть? Клеманс приготовит вам вашу бывшую комнату.
– Я приехала всего лишь из Сен-Флура, куда еще вчера меня доставил дилижанс. Так что я почти совсем не устала, и Клеманс может не торопиться. Лучше посижу тут с вами, если позволите…
– Что за вопрос? Я же сказала, что мне вас не хватало.
Через балконную дверь, выходящую в сад, в комнату величественно прошествовала Мадам Пушинка и грациозно вспрыгнула на колени хозяйке. Та погрузила пальцы в густой перламутрово-серый шелковистый мех.
– Она все такая же красавица, – сказала Гортензия, пощекотав кошачью головку.
– Да. Но, боюсь, скоро она заскучает. Больные не всегда привлекательны. Мы больше не гуляем, как раньше, по утрам в саду. Кстати, я как раз хотела просить вас позаботиться о ней, когда… меня уже не будет в этом доме. Вы ей станете так нужны!
– Но вы всегда будете жить в этом доме, Дофина. Вы его душа, без вас…
– Может, и правда, душе моей будет нелегко отсюда вырваться, но все-таки Комбер должен привыкнуть к новой хозяйке. Гортензия, в завещании я оставила его вам. Тихо! Тихо! Не возражайте. Будет только справедливо дать крышу над головой именно вам, у которой все отняли. И, надеюсь, вы полюбите этот дом…
Ее прервал сильный приступ удушливого кашля, и Гортензия в страшном волнении буквально повисла на шнурке звонка. Вбежала Клеманс.
– Боже милостивый! Опять этот ужасный кашель! – Она схватила с подноса стоящий на нем пузырек и ложку и с тысячью предосторожностей заставила больную проглотить несколько капель янтарной жидкости, а Гортензия поддерживала Дофину, от кашля сползающую с подушек.
– Какая она легкая, худая! – сокрушалась юная графиня де Лозарг. – А что у нее за болезнь?
– Доктор Бремон скажет вам лучше, чем я, барышня, то есть, я хочу сказать, госпожа графиня. Да только не знаю, правильно ли он определил. В тот проклятый день, когда она в последний раз ездила в Лозарг, госпожа, вернувшись, прямо слегла. А после стало еще хуже! Я потом расскажу вам, – шепнула она, видя, что Дофина начала приходить в себя.
Гортензия осторожно уложила на подушки ее хрупкое тело и поправила покрывало.
– Пусть она немного отдохнет, а я пойду разберу вещи, – сказала она вполголоса.
Дофина, силясь улыбнуться, повернулась к ней лицом и в знак одобрения дважды моргнула. Гортензия вышла из гостиной и стала медленно подниматься по лестнице наверх. Внизу, в гостиной, аромат роз, любимый аромат госпожи де Комбер, вытеснил ужасные запахи болезни и лекарств, но тут, наверху, на лестнице резного каштана, он чувствовался сильнее, чем в саду, он был таким живым, этот запах, что Гортензия, не в силах идти дальше, присела на ступеньку и заплакала. Там-то и застала ее Клеманс и сейчас же встревожилась.
– Это все запах, – оправдывалась Гортензия. – Здесь кажется, что Дофина все такая же, как раньше, что вот-вот она появится сама, шурша шелковым платьем и благоухая ароматом этих роз.
Не споря, Клеманс просто села с ней рядом.
– Вы ее очень любили, правда?
– Я и сейчас ее люблю, Клеманс. И ведь она еще здесь…
– О, совсем ненадолго! – У верной служанки вырвалось сдавленное рыдание, она хрипло сказала что-то, но от сдерживаемых слез вышло похоже на рычание. – И все это из-за маркиза! Из-за него она заболела! Это он убивает ее. С той самой ужасной ночи… Если бы не Волчий Жан, он, я думаю, убил бы ее на месте.
И Клеманс рассказала, как в середине июня в ненастную ночь ее разбудили хлопанье дверей в гостиной и сдавленные крики.
– Госпожа Дофина взяла привычку ночевать в гостиной. Ей неохота было подниматься к себе в спальню. Внизу ей и кровать поставили. Она говорила, что так лучше и, когда не спится, можно смотреть в сад. В ту ночь я, как услышала, тут же