Аванк замедлял ход, и кильватерная струя за кормой Армады с каждым днем становилась все слабее.

По городу стала медленно распространяться паника. Люди собирались на митинги, которые впервые были организованы не властями города, а межквартальными народными комитетами. Поначалу на них приходили почти исключительно из Дворняжника и Сухой осени, но с каждым днем участвовало все больше несогласных из Джхура, Книжного города и Саргановых вод. Они взволнованно обсуждали происходящее и задавали вопросы, ответов на которые не было ни у кого.

Людям все чаще представлялась жуткая картина: Армада, оставшаяся без средств передвижения в бесплодных водах Скрытого океана, предоставленная стихиям. Или привязанная к неподвижному аванку, обитающему в неизмеримых глубинах.

Скорость продолжала падать.

(Уже потом, гораздо позднее, Беллис вдруг поняла, что тот день, когда состояние аванка предстало во всем своем ужасе, тот день, когда погибло столько людей, но кробюзонскому календарю приходился на первое медуария — рыбодень. И когда убийства закончились, она, осознав этот факт, зашлась в приступе кашля — ближайшем подобии безутешного смеха.)

Примерно к полудню в воде стали появляться посторонние примеси.

Вначале те, кто видел их, думали, что это новые скопления полуразумных водорослей, но вскоре стало ясно: это нечто иное. Эти примеси были легче и находились в воде глубже — расползающиеся цветные пятна, жидкие по краям.

Эти пятна появились на пути города в нескольких милях впереди. По мере их постепенного приближения слухи о них стали распространяться по городу, и в шаддлеровском Саду скульптур, в носовой части Армады, начали собираться толпы людей. Люди вглядывались в пятна.

То были сгустки какой-то вязкой жидкости, густой, как грязь. Если волны касались наружных кромок этих пятен, те превращались в отвратительную рябь, расползавшуюся по поверхности, и затем исчезали.

Вещество было бледно-желтого цвета — цвета пещерных червей.

Беллис сглотнула слюну, почувствовав, как от тревоги к ее горлу подступает тошнота. Но тут же совершенно неожиданно — с порывом ветра — она поняла, что тревога тут ни при чем. Причиной тошноты была вонь.

На армадцев накатилась волна запаха, обдала их. Люди побледнели, их стало рвать. Беллис и Каррианна, ошеломленные, поглядывали друг на друга. Они спали с лица, но пока еще сдерживали рвоту даже среди этого всеобщего наваждения. Покачивающаяся на волнах беловатая масса воняла невыносимо, как самая жуткая гниль, как разложившийся труп, извлеченный из-под земли на поверхность.

— Джаббер, сохрани и помилуй! — выдохнула Беллис.

В небесах Армады собрались городские птицы-падальщики и принялись возбужденно перекликаться, а потом живым облаком устремились к зловонной субстанции, но, не долетев до нее, резко подались назад, словно такая степень разложения была неприемлема даже для них.

Город достиг наружной кромки вонючей материи. Впереди по курсу виднелись огромные пятна этого вещества — гнилостная масса колыхалась вместе с волнами.

Большинство собравшихся ринулись по домам, чтобы возжечь благовония. Беллис и Каррианна остались наблюдать за Иоганнесом и его коллегами, собравшимися на краю парка. Исследователи из Саргановых вод, прижав к носам надушенные платки, перегибались через перила. Спустив ведерко, они зачерпнули беловатой массы и принялись ее исследовать, а потом отпрянули в сторону.

Увидев Беллис и Каррианну, Иоганнес подбежал к ним, срывая с лица респиратор. Он побледнел, его трясло, на коже выступили капельки пота.

— Это гной, — сказал он, тыча в море дрожащим пальцем. — Пленка гноя на поверхности воды.

Аванк болен.

Пытаясь продолжать свое бездумное движение по команде горномолочного двигателя, он все замедляет и замедляет ход. Что с ним такое? Он ранен? У него кровотечение? Лихорадка? Чуждая среда, в которой он оказался, вызвала у него раздражение? Он слишком толстокож, или слишком глуп, или слишком послушен, а потому не чувствует боли и никак не реагирует на нее, и раны его не залечиваются. Омертвевшая плоть сходит с них загноившимися клочьями, которые крутятся в воде, всплывают, как нефтяные пятна, раздаются вширь, когда губительное давление морской толщи перестает действовать на них, обволакивают и удушают рыбу и водоросли и, наконец, прорываются на поверхность гнойной слизью — зловонными сгустками заразы и задушенной морской жизни.

В Скрытом океане, в двух-трех тысячах миль от его границ, болеет аванк.

После выделения гноя аванк прошел еще несколько миль и остановился.

Тогда резко увеличили частоту сигналов горномолочного двигателя, непрерывно посылая их к животному, но никакой реакции не последовало. Аванк оставался абсолютно бездвижен.

Он замер, не имея сил или желания шевелиться там, на глубине.

И когда было сделано все, что могли предложить опекуны аванка и доктора, и никаких изменений не произошло, когда были тщетно испробованы все возможные длины волн, чтобы привести огромное животное в движение, тогда осталось только одно. Город не мог вечно оставаться в неподвижности.

Аванк был болен, и никто из ученой братии не знал почему. Чтобы выяснить это, нужно было обследовать его с близкого расстояния.

На крановой стреле «Ходдлинга» (корабля-фабрики, причаленного перед носом «Гранд-Оста») тяжеловесным маятником раскачивался батискафос Саргановых вод. Он представлял собой кургузую сферу, на поверхности которой торчало множество труб и заклепок — вкрапления в особо прочной стали. Двигатель в задней части батискафоса напоминал турнюр. Стекло толщиной в ладонь прикрывало четыре иллюминатора и хемическую лампу.

Инженеры и рабочие на скорую руку проверяли и чинили, где надо, глубоководное судно.

Экипаж батискафоса «Ктенофор» готовился к погружению на палубе «Ходдлинга» — его члены натягивали костюмы, проверяли взятые с собой книги и рукописи. В экипаж входили: штурман — струподел по имени Чион с лицом в оспинах от ритуальных надрезов, Круах Аум (Беллис при виде его тряхнула головой — ее бывший ученик; плотно сжатый рот-сфинктер Аума подрагивал от волнения) и впереди — Иоганнес Тиарфлай, он испытывал возбуждение, гордость и испуг в равных дозах.

Выбора у него не было — только отправляться вниз, потому что он лучше всех, исключая Круаха Аума, знал аванка, а там, на глубине, был нужен взгляд специалиста. Беллис знала, что Иоганнес пошел бы на это дело даже без принуждения Любовников.

— Мы отправляемся вниз, — сказал он Беллис немногим ранее, глядя на нее с тем же выражением, какое было на его лице теперь, когда он облачался на палубе «Ходдлинга». — Нам нужно посмотреть и вылечить его.

И хотя мысль о спуске внушала ему ужас, радостное возбуждение владело им ничуть не меньше.

Как ученый он весь был в предвкушении предстоящего. Беллис прозревала в нем страх — но никаких дурных предчувствий. Она помнила, как Иоганнес рассказывал ей о своем шраме — отметине, которую оставил на нем сардул. Он, конечно, был жутким трусом, но только если речь шла о человеческих отношениях. Беллис ни разу не видела, чтобы он бежал от опасности, если она была связана с его исследованиями. И теперь — перед этим опаснейшим поручением — он тоже не отступил.