Поздно вечером в воскресенье возникла новая трудность. В тот день Чубайсу показалось, что МВФ дал ему “зеленую улицу” относительно планов дефолта и девальвации в России, и он сказал об этом Ельцину, когда они находились в охотничьем домике. Однако после его возвращения в Белый дом у МВФ появились возражения. Чубайс позвонил Мишелю Камдессю, директору-распорядителю фонда, Фишеру, Саммерсу и заместителю министра финансов США по международным вопросам Дэвиду А. Липтону. Представители МВФ сказали: не делайте этого. Они предложили обратиться к Думе с просьбой о новом увеличении налогов и призвать парламент к проведению специальной сессии. Чубайс сказал, что это невозможно. Последовали напряженные часы телефонных переговоров. В случае реализации плана МВФ угрожал России “разводом”. Наконец стальной Чубайс взорвался. “Вы понимаете, что может произойти здесь? — кричал он по телефону. — Здесь будет как в Индонезии. Это не шахтеры, стучащие касками перед Белым домом. Это будет крах банковской системы России. Настоящий крах!” Чубайс говорил эмоционально, жестко и бескомпромиссно. Он сказал, что осуществление плана остановить невозможно и что о нем будет объявлено на следующее утро, 17 августа. Длинная ночь телефонных звонков закончилась. Прежде чем положить трубку, один из представителей Запада просто сказал Чубайсу: “Удачи”.

Чубайс не знал, как отреагирует МВФ, до тех пор, пока утром в день принятия решения не было опубликовано заявление, в котором Камдессю подтвердил точку зрения, что для России важно осуществлять реформы. “Важно, чтобы международное сообщество в целом, как государственный, так и частный сектор, проявляло солидарность с Россией в это трудное время”, — продолжил он. Чубайс вздохнул с облегчением.

В течение длинной ночи Чубайс пригласил олигархов — Березовского, Ходорковского, Авена, Фридмана и Потанина. Он объяснил план. Рублю будет позволено опуститься до уровня 9,5 рубля за доллар. Что более неприятно, их ГКО превратятся в ничего не стоящую бумагу. Магнаты сидели в наводившей ужас тишине{557}. Последствия были ясны: на них обрушится тяжелый удар, особенно на банки. “Они все банкроты, — сказал, вспоминая эту сцену, Йордан. — Им хочется одного — защищать себя как можно дольше”.

Ранее Березовский поддержал идею постепенной девальвации; его “Независимая газета” помещала на своих страницах предупреждения Илларионова. Но теперь, в этот поздний час, Березовского беспокоило то, что Чубайс действовал вопреки совету МВФ. Виноградов, самый уязвимый из них, вспоминал, что его взбесила новость о девальвации, потому что его долларовые форвардные контракты, достигшие теперь 2,5 миллиарда долларов, должны были разорить его. Он сделал ставку на устойчивый рубль и проиграл. “Зачем нужно проводить девальвацию сейчас и так резко? — умолял он. — Это кончится тем, что народ пойдет бить окна банков, грабить магазины!”{558} Некоторым удалось спастись от полного разорения. Те, кто располагал природными богатствами — у Ходорковского и Березовского была нефть, Потанин рассчитывал на металлы и нефть, — имели обильные поступления наличной валюты от их экспорта. Однако банкам предстояло лопнуть, как мыльным пузырям, — а у Ходорковского и Потанина банки были крупные.

Трехмесячный мораторий стал спасательным кругом, брошенным магнатам их творцом Чубайсом. Он дал им достаточно времени, чтобы сберечь хотя бы некоторые из их активов. Чубайс вспоминал, что олигархи, указывая на руины банковской системы, умоляли его “сделать, по крайней мере, ответный шаг, чтобы помочь каким-то образом избавиться от имевшихся обязательств”. Чубайс согласился. Мораторий и стал таким ответным шагом. Предполагалось, что он на девяносто дней защитит их от кредиторов, но фактически магнаты получили больше. Некоторые кредиты так и не были возвращены, о них забыли; по другим они заплатили несколько центов за доллар.

“Это — подарок людям, чьи руки и ноги вы только что отрезали, — вспоминал Чубайс. — Потом вы дарите им костыли”.

Дефолт, девальвация и мораторий были объявлены на следующее утро, 17 августа. Такие костыли оказались как раз тем, что нужно было Ходорковскому, чтобы не возвращать кредиты, взятые ранее. Именно так он и поступил. По словам бывшего сотрудника МЕНАТЕПа, в пятницу, 14 августа, руководство банка с тревогой наблюдало, произведет ли платежи банк “Империал”. Дефолт банка “Империал” мог вызвать кризис и освободить их от платежа по кредиту, который им предстояло сделать в понедельник. У Ходорковского по-прежнему имелся ЮКОС и океан нефти в Западной Сибири. Но что касается кредитов, ответ был бы прост: “Очень жаль, форс-мажор. До свидания”[54].

“МЕНАТЕП обращался с Западом так же, как всегда обходился с российским правительством: как с бесплатным источником финансирования, — сказал мне банкир из МЕНАТЕПа. — Мы можем получить столько денег, сколько нам нужно, говоря правильные вещи. Они продавали и закладывали нефть, которой еще не было, брали в долг у различных программ и использовали в своих интересах острое соперничество иностранных банков, стремившихся создать здесь клиентскую базу. Они просто набрали слишком много кредитов. Им было по тридцать четыре года, и вдруг на них обрушились сотни миллионов долларов. Они слишком много заняли”.

Яркие, полные динамизма времена московского бума остались позади. В течение первых нескольких недель Центробанк пытался удержать рубль на уровне примерно 9,5 рубля за доллар, но 2 сентября позволил валюте свободно плавать. В конечном итоге курс достиг уровня 20 и более рублей за доллар. В те первые дни в городе царило странное настроение, ощущение упущенной возможности. Осенние рекламные кампании начались в конце августа, как будто ничего не случилось. Итальянский дизайнер Эрменеджильдо Зеньа открыл модный салон, как будто у него могли быть клиенты. В газете “Коммерсантъ-Daily”, как ни в чем не бывало, помещали свою рекламу фирмы “Гуччи”, “Де Бирс”, “Луи Вюиттон”. Неоновые огни продолжали вспыхивать в городе и через месяц после девальвации рубля, но на улицах было пусто и тихо, как будто взорвалась нейтронная бомба. Она оставила все символы процветания, но уничтожила людей и их деньги.

Период летних отпусков постепенно подходил к концу, но когда в начале сентября люди неохотно вернулись в город с дач, началась паника. Банковская система закрылась наглухо, все платежи были приостановлены. Самое распространенное объявление на дверях отделений гласило “закрыто по техническим причинам”, что означало — сегодня денег нет, банкоматы стояли безжизненно и безмолвно. Город, казалось, лишился цели и находился в свободном падении, особенно когда поставки импортных товаров стали истощаться и цены неожиданно выросли{559}. Покупатели в панике расхватывали шампунь, опустошая полки магазинов, как будто им суждено никогда больше не увидеть “Л’Ореаль”. Внезапно нахлынули воспоминания о старом коричневом мыле советских времен — один кусок на семью из четырех человек. Безумное стремление купить хоть что-нибудь охватило людей на многие недели. На рынках время от времени исчезали такие простые товары, как соль, сахар, мука и спички. Каждый час пункты обмена валюты выставляли новый курс обмена рубля и доллара. В сентябре колебания приобрели невероятные масштабы. Когда наступил срок выплат по долларовым форвардным контрактам, рубль неожиданно и резко повысился в цене, а затем также неожиданно упал снова. Резко снизился уровень жизни, упав на 40 процентов. От ударной волны экономического кризиса пострадали все, но особенно болезненным было ее воздействие на средний класс, едва успевший пустить корни в условиях новой рыночной экономики. Это были люди, прежде работавшие на государство и оставившие надежные места работы, чтобы работать на себя. Они ездили в Париж, покупали джинсы и косметику, ужинали в модных московских ресторанах. Это были представители трудолюбивого класса предпринимателей, вкусившие плоды процветания, главным образом в Москве, и способствовавшие ему. “Ситуация действительно была очень шаткой”, — вздохнула Наталья Тумаш-кова, консультант по рекламе и кадрам, бизнес которой потерпел крах чуть ли не на следующий день после девальвации. “Я помню первый путч в 1991 году, мы были очень напуганы. Мы чувствовали, что все может вернуться. Но во второй раз, в 1993 году, мы уже чувствовали, что изменения необратимы. Теперь мы в шоке оттого, что все могло измениться так быстро!” Мы беседовали в почти пустом, похожем на пещеру зале ресторана “Ле Гурме”, украшенном мраморными колоннами и звенящими люстрами, который когда-то заполняли руководящие работники компаний в дорогих костюмах. Марина Бородицкая, писательница и переводчик, давняя подруга Тумашковой, печально смотрела на безупречно белые скатерти, сверкающие хрустальные фужеры и пустые стулья, освещаемые солнцем сквозь массивные арочные окна. “Я вышла и купила пятнадцать рулонов туалетной бумаги, — сказала она, — на всякий случай”. Кризис нанес самый тяжелый удар по мелким фирмам, таким, как у Тумашковой, которые были созданы на пустом месте и процветали благодаря энергии финансовых кругов — банков, рекламных агентств, бирж и всего, что существовало вокруг них. В год драконов торговля и сфера обслуживания в России сократились на 46 процентов, а количество предприятий, принадлежащих мелким предпринимателям, уменьшилось на 31 процент по сравнению с 1997 годом, когда страна переживала бум{560}.