Прошло некоторое время, и до ее слуха донеслись чьи-то шаги, они приближались с другой стороны коридора. Шеритра видела, как отец медленно двинулся с места. Появился Антеф, в руках он держал поднос, на котором от тарелки с едой поднимался пар. Завидев Хаэмуаса, он в нерешительности остановился. Хаэмуас медленно приблизился к юноше.

– Что это? – резко спросил он.

– Это каша для царевича, – неуверенно произнес в ответ Антеф. – Я все время готовлю для него такую кашу, с тех пор как он заболел. Он ничего не ел со вчерашнего утра, царевич.

– Дай мне тарелку, – сказал Хаэмуас, а Шеритра, не пропустившая из сказанного ни единого звука, закрыла глаза и стояла, опершись о стену. «Конечно нет! – думала она, охваченная ужасом. – Отец не способен опуститься до подобной гнусности!» – Мне надо поговорить с ним, Антеф, а заодно я и отнесу ему еду, – продолжал тем временем Хаэмуас. – А ты иди. – Чуть поколебавшись, молодой человек передал поднос царевичу. По-прежнему нерешительно и как бы нехотя он наконец развернулся и пошел прочь.

Когда он скрылся из виду, Хаэмуас поставил поднос на пол, посмотрел направо и налево и отвернул крышку флакона. Шеритра видела, как из этого сосуда в тарелку с жидкой кашей посыпались какие-то крупинки черного цвета. «Он хочет сделать так, чтобы Гори наверняка умер, и умер немедленно, – думала она, парализованная ужасом. – Он ничего не оставляет на волю случая, а если вдруг кто-нибудь станет настаивать на расследовании этой смерти, к примеру дед, он всегда сможет свалить всю вину на Антефа – ведь именно Антеф в последний раз принес Гори еду».

Дрожащим пальцем Хаэмуас перемешивал кашу в тарелке, его лицо обратилось в непроницаемую каменную маску, и в этот миг Шеритра окончательно поняла, что он утратил рассудок. «Сделай же что-нибудь! – раздался у нее в голове бешеный вопль. – Это надо прекратить!» Отступив от стены на один-единственный шаг, она чуть не упала, а потом бросилась бежать по коридору прямо к отцу. Со всего размаху врезавшись в Хаэмуаса, она схватилась за его плечо, словно бы для того, чтобы удержать равновесие, поднос в его руках качнулся, тарелка соскользнула, и вся каша разлилась на пол.

– Шеритра! – закричал он и схватился за ногу, куда попали горячие брызги похлебки. – Что с тобой такое? – Он пронзил ее взглядом, и Шеритра могла поклясться, что прочла в его глазах ярость зверя, способного на убийство.

– Отец, умоляю, прости меня, – проговорила она, едва переводя дух. – Мне хотелось повидать Гори. Я торопилась, потому что Бакмут дожидается меня, чтобы идти в купальню… Я и не знала, что…

– Не имеет значения, – пробормотал он. – Я и сам хотел поговорить с ним, но этот разговор можно и отложить. Скажи на кухне, пусть ему сварят еще каши.

Он не стал дожидаться ответа. Он двинулся прочь по коридору, он шел неверным шагом, пошатываясь, словно пьяный, и Шеритра вздохнула с облегчением. Пока Гори в относительной безопасности, но у нее не было и тени сомнения в том, что отец скоро предпримет новую попытку умертвить его. Если только Гори не умрет прежде и без его помощи. При этой мысли в горле у Шеритры заклокотал истерический хохот. «Бедный Гори! Если с тобой не сумеет расправиться Табуба, это сделает за нее отец». Вдруг она почувствовала, как на глаза наворачиваются горячие слезы. Издав сдавленный крик, она бросилась следом за отцом, мимо неглубокой ниши, в которой открывалась дверь в покои Гори, охраняемая часовым, а потом в широкий главный коридор, ведущий по всему дому. Отца нигде не было видно, но в дальнем конце коридора она разглядела фигуру Антефа, который выходил в сад.

– Антеф! – позвала она, и он остановился, поджидая, когда она подбежит к нему. Она тяжело дышала. – Антеф, – повторила Шеритра. В груди у нее давило от быстрого бега. – Я хотела больше не обращаться к тебе за помощью, но у меня нет другого выхода. Нам необходимо увезти Гори из этого дома и, если возможно, сделать так, чтобы он уехал в Дельту. Прости меня за эту просьбу, – добавила она, заметив, какое выражение появилось у него на лице, – но мне просто не к кому больше обратиться. Ты мне поможешь?

– Не представляю себе, как можно вывезти его отсюда, – произнес он с сомнением. – Царевич содержится под строжайшим надзором, и, честно говоря, царевна, если я ослушаюсь твоего батюшки, это может стоить мне жизни.

– Я тоже не представляю, как именно нам его спасти, – призналась Шеритра, – но мы обязаны предпринять такую попытку. Приходи в мои покои через час, тогда я уже умоюсь и оденусь, и мы попробуем что-нибудь придумать.

Он поклонился, и они расстались.

Шеритра вернулась к себе. Пока она не переступила порог своей комнаты и Бакмут не бросилась ей навстречу, девушка даже не осознавала, что доведена почти до предела. Однако стоило ей возвратиться в привычную тишину собственной спальни, где ее встретил знакомый аромат благовоний, где ее окружали такие родные, любимые вещи, самообладание оставило ее. Ее била крупная дрожь так, что Шеритра практически не могла сдвинуться с места, и служанке пришлось самой усаживать ее в кресло.

– Дай мне вина, – пробормотала Шеритра сквозь стиснутые зубы.

Бакмут принесла ей кувшин и чашу, сама налила вина, вложила чашу ей в руку и сомкнула пальцы. Шеритра быстро осушила первую чашу до дна, попросила служанку налить еще и так сидела, медленно потягивая вино. Дрожь мало-помалу унималась. «Если у меня не будет другого выхода, – думала она, – я смогу убить часового у покоев Гори. И Табубу я тоже убью. Я убью всех и каждого, если только это поможет спасти Гори».

– Мне надо умыться, – скомандовала она, – и поскорее. Сегодня мне предстоит еще много дел.

Не слышны твои стенания тому, кто обрел покой,

И тому, кто лежит в гробнице,

Не понять твоих слез.

Стражники уложили Гори на постель и ушли, а он мгновенно погрузился в тяжелый, навеянный дурманом сон, в котором ему являлась Табуба. Облаченная в ослепительно белые одежды, она сидела в саду в густой тени сикоморы, обнажив одну свою восхитительную грудь. К сморщенному соску грубо слепленным, лишенным губ ртом приникла маленькая восковая кукла, из головы и живота которой торчали медные иголки. Кукла сосала, мерно и ритмично раскачиваясь взад и вперед. «Осталось немного, Гори, дорогой, – нежно ворковала Табуба, – смотри, он почти наелся».

Гори проснулся, его горло сдавил беззвучный, не способный вырваться наружу крик. Охваченный мгновенной паникой, он тотчас ощутил уже знакомую пульсирующую боль в голове и в животе. Он принялся неистово шарить руками по постели, пока постепенно разум не вернулся к нему. Потом он долго лежал неподвижно, стараясь притерпеться к боли, сродниться с ней.

А за стенами его покоев жизнь большого господского дома шла своим чередом. До его слуха доносились звуки шагов, вздохи стражников, что переминались с ноги на ногу прямо за его дверью, откуда-то со стороны сада слышались обрывки музыки, носом он чуял запах пшеничной похлебки. С трудом повернув голову, Гори понял, что, пока он спал, кто-то заходил в комнату и принес ему поесть. На прикроватном столике его поджидала уже остывшая миска с похлебкой, а также тарелка с ломтиками дыни, вымоченными в меду. Рядом лежал ножик для фруктов, его острие ярко блестело в солнечном свете, проникавшем в комнату сквозь высокое окно под самым потолком.