Заметки на полях

Что же произошло? Почему Александр, так глубоко и искренне веривший в идеи Просвещения и прогресса, так и не решился «прыгнуть в воду», дать России конституцию? Есть несколько важных причин для этого. Во-первых, он никогда не был решительным, волевым человеком. Сомнения, колебания делали жизнь его мучительной, хотя он умело скрывал их. И поэтому намерения государя относительно издания «Грамоты» никогда не были окончательными. Во-вторых, он прекрасно видел, что к четверке его «молодых друзей» – реформаторов уже пристроился легион приспособленцев во главе с убийцами его отца, желающих конституции не для России, а для себя, мечтающих о том, как продлить свою власть, да еще и подчинить себе (на вполне законных основаниях) императора.

Поэтому совет Лагарпа повременить с конституцией и понравился Александру I: куда, собственно, спешить с ограничением собственной власти, когда вокруг столько нерешенных задач, когда можно и нужно употребить эту безграничную власть во имя тех же благих целей ее ограничения в будущем. С этим согласились «молодые друзья» из Негласного комитета. Они предлагали взяться за крестьянское дело, за реформу несовершенного государственного аппарата. Известно, что если хочешь затянуть реформы – займись аграрным вопросом и реорганизацией контор… Прислушался император и к советам только что появившегося в его окружении молодого М. М. Сперанского. Тот вопрошал:

«Как можно установить конституцию в стране, где половина – рабы, где рабство неразрывно связано со всеми частями политического и военного устройства? Как можно отменить рабство и построить гражданское общество без общественного мнения? Как же возбудить общественное мнение без свободы печати? А как позволить свободу печати в обществе рабов и без просвещения?»

Значит, нужны не конституция, свободы, а обыкновенное просвещение – школы, университеты, книги, и лишь потом можно приступать к реорганизации государства. Словом, черновой, подготовительной работы на пути России к свободе – непочатый край… Нужны не мечтатели, а чиновники, которые пишут законы, создают общественное мнение, чтобы «приспособить дух народный» к восприятию нового, конституционного строя. Против этого трудно возразить даже сейчас, другое дело – возможно ли просвещение без свободы?

Заглянем в источник

Модест Корф передал, со слов Сперанского, тот роковой для последнего разговор с царем. В целом нет оснований ему не верить – многое из поведения и манер императора известно и по другим источникам:

«…Александр вдруг переменил и вид, и осанку, и начал самым суровым голосом, с переменою всегдашнего “ты” на холодное “Вы”: “Нам надо объясниться, Михайло Михайлович, я уже давно замечаю, что вы идете против меня, а теперь вполне в том убедился”. Остолбеневший Сперанский хотел что-то вымолвить, но государь не допустил до того и вообще, продолжая речь с чрезвычайной живостью и свойственным ему многословием, не дал своему слушателю выговорить и после почти ни слова. В самых раздраженных выражениях, в тоне грозного судьи перед обличенным преступником, с такими подробностями, которые едва ли мог бы уловить и стенограф… Александр стал обвинять его главнейшее в том: 1) что, стоя у кормила правления, он при всех случаях худо о нем отзывается и даже в секретарской комнате не раз громко говорил о предстоящем будто бы падении империи; 2) что он стремился расстроить ее финансовыми своими мерами и посредством усиленных налогов возбудить ненависть против правительства; 3) что он жертвует благом государства из привязанности своей к французской системе; 4) что, не довольствуясь общим преобразованием всего государственного строя, в которое вовлекал государя своими софизмами, он замышлял уничтожить даже и последнее звено, соединявшее Россию Александровскую с Петровскою – через ломку Сената; 5) что, несмотря на вверенный уже ему обширный круг дел, он старался еще более его расширить и покушался проникнуть в дипломатические тайны, употребляя для того во зло влияние свое на некоторых чиновников министерства иностранных дел; 6) что он готов был, чтобы только не встречать никаких более препон своим замыслам и своему властолюбию, пожертвовать даже личными своими чувствами и соединиться с прежними известными своими врагами Армфельдом и Балашовым – Я знаю, – продолжал государь, – что вы предлагали им составить вместе с вами какой-то триумвират, через который проходили бы все государственные дела, а я, стало быть, представлял бы у вас уже только роль пешки!»