Как и со всеми аспектами нашей психологии, на которые пролила свет теория эволюции, здесь важно не реальное генетическое родство (охотники-собиратели, не говоря уже о шимпанзе, не отправляют образцы слюны в определяющие генотип лаборатории), но восприятие родства, пока оно коррелирует с реальностью на достаточно длительных промежутках времени[952]. Среди факторов, вносящих свой вклад в восприятие родства, — опыт совместного взросления, наблюдение, как твоя мать заботится о другом человеке, общие трапезы, мифы об общем предке, эссенциалистское ощущение общей плоти и крови, общие ритуалы и испытания, физическое сходство (часто подчеркнутое прическами, татуировками, шрамированием и т. п.) и такие метафоры, как «содружество», «братство», «семья», «отечество», «родина-мать» и «кровь»[953]. Военачальники используют каждый трюк, чтобы заставить своих солдат ощущать себя генетической родней и принимать биологически предсказуемые риски. Шекспир проиллюстрировал это в самом известном мотивационном спиче в литературной истории войн — в речи, с которой Генрих V обращается к своим людям перед битвой в День святого Криспиана:

И в наши дни командиры тоже стараются объединить солдат в такое братство — огневые группы, отряды, взводы из полудюжины или нескольких десятков бойцов служат плавильным тиглем для базисной эмоции, которая заставляет мужчин воевать, — братской любви. Одно из открытий психологии войны гласит, что солдаты в основном воюют из верности своим однополчанам[954]. Писатель Уильям Манчестер вспоминает о том, как служил в морской пехоте во время Второй мировой войны:

Два десятилетия спустя еще один бывший морпех, Уильям Бройлз, предложил похожее осмысление опыта, пережитого им во Вьетнаме:

Да, в экстремальных ситуациях человек может отдать жизнь ради спасения отряда братьев, но вряд ли ради их блага он способен спокойно запланировать самоубийство и совершить его в нужный момент. Если бы люди могли так поступать, правила ведения войны были бы совершенно другими. Чтобы избежать паники и бегства с поля сражения (как минимум в отсутствие заградотрядов), план боя обычно строится таким образом, чтобы конкретный солдат не знал, что именно он обречен на смерть. Например, во время Второй мировой войны специалисты по авиационной стратегии вычислили, что вероятность выжить у пилота бомбардировщика выше, если все бросят жребий и те, кому не повезет, отправятся в смертельный полет с таким количеством горючего в баке самолета, которого хватит только для того, чтобы долететь до места бомбардировки, чем в том случае, когда все без исключения искушают судьбу с полными баками, позволяющими вернуться на базу. Понимая это, пилоты все же предпочитали более высокий риск с шансом на возвращение менее вероятному риску неизбежной смерти[957]. Как же организаторы террористических актов смертников преодолевают это психологическое препятствие?

Как правило, срабатывает идея загробной жизни, например бесконечных сексуальных утех, обещанных угонщикам самолетов в атаке 9/11. (Японским пилотам-камикадзе приходилось утешаться всего лишь перспективой растворения в великом царстве духа.) Однако в наши дни терроризм смертников был усовершенствован «Тамильскими тиграми». Хотя они воспитывались по индуистским канонам, сулившим реинкарнацию, идеология группы была светской: обычная смесь национализма, романтического милитаризма, марксизма-ленинизма и антиимпериализма, повсеместно вдохновлявшая в ХХ в. освободительные движения третьего мира. Но для будущего террориста предвкушение жизни после смерти, с гаремом девственниц или без них, редко становится главным побудительным мотивом. Ожидание приятной жизни после смерти способно склонить чашу весов субъективных выгод и затрат (и потому так трудно представить себе смертника-атеиста), но редко становится единственной побудительной причиной.

Опрашивая неудавшихся или потенциальных террористов-смертников, антрополог Скотт Атран развеял немало расхожих заблуждений на их счет. Мы имеем дело не с необразованными нищими нигилистами или психопатами — как правило, смертники являются выходцами из среднего класса с соответствующим уровнем образования и устоявшимися моральными принципами. Они не демонстрируют признаков очевидной психопатологии. Атран пришел к выводу, что движущие ими мотивы можно отыскать в непотическом альтруизме[958].

Поведение «Тигров освобождения Тамил-Илама» объясняется сравнительно просто. Они создали свой эквивалент заградотрядов: выбрав исполнителей смертельного теракта, они угрожали убить их семьи, если те откажутся[959]. Несколько отличаются методы ХАМАС и других палестинских террористических группировок: они предпочитают кнуту пряник и выплачивают семье смертника щедрое ежемесячное пособие либо крупную сумму единовременно, а также гарантируют им почет и уважение в обществе[960]. Хотя в целом нельзя ожидать, что экстремальное поведение принесет выгоды в смысле биологической приспособляемости, антропологи Аарон Блэкуэлл и Лоуренс Сугияма показали, что в случае террористов-смертников из Палестины это может сработать. На Западном берегу и в секторе Газа не просто найти себе жену: денег на выкуп невесты требуется немало, жениться на кузинах по отцовской линии запрещено, а соотношение женщин и мужчин складывается не в пользу последних, поскольку женщины часто становятся вторыми-третьими женами в полигамных браках или выходят замуж за состоятельных арабов, живущих в Израиле. Блэкуэлл и Сугияма замечают, что 99 % палестинских террористов-смертников — это мужчины, 86 % из них не женаты и 81 % имеют как минимум шестерых братьев и сестер — больше, чем в среднем по Палестине. Построив демографическую модель, ученые обнаружили, что деньги, полученные за смертника, обеспечивают достаточно невест его братьям, что выгодно в смысле репродукции.