class="p1">— Выйдя в тюремный двор, я нашел виновников злодеяния, совершенного в Нантере, и узнал, что нож гильотины занесен над моим юным товарищем по цепи за невольное соучастие в этом преступлении, — продолжал Жак Коллен. — Я узнал, что Биби-Люпен обманывает правосудие, что один из его агентов — убийца супругов Кротта; не было ли это, как говорят у вас, волей Провидения?.. Итак, мне представился случай сделать доброе дело, употребить способности, которыми я одарен, а также приобретенные мною печальные познания на служение обществу, быть полезным, а не вредным; и я осмелился положиться на ваш ум, на вашу доброту.

Доброжелательность, прямодушие, прямота этого человека, его исповедь, в которой не было ни язвительности, ни философского оправдания порока, внушавших ранее ужас слушателю, невольно заставляли поверить в его перерождение. То был уже не он.

— Я верю вам настолько, что хочу быть всецело в вашем распоряжении, — продолжал он со смирением кающегося. — Вы видите, я стою на распутье трех дорог: самоубийство, Америка и Иерусалимская улица. Биби-Люпен богат, он отжил свое время: этот ваш блюститель закона — двурушник, и, если бы вы пожелали дать мне волю, я бы его вывел на чистую воду через неделю. Если вы назначите меня на должность этого негодяя, вы окажете большую услугу обществу. Лично мне уж ничего не нужно. У меня все качества, необходимые в этой должности. Я образованнее Биби-Люпена, я дошел до класса риторики; я не так глуп, как он; я умею себя держать, когда захочу. Предел моего честолюбия — быть частицей порядка и возмездия, вместо того чтобы олицетворять собою безнравственность. Я впредь никого не буду вовлекать в великую армию порока. Когда на войне берут в плен вражеского главнокомандующего, его не расстреливают, не правда ли? Ему возвращают шпагу и предоставляют какой-либо город в качестве тюрьмы; так вот, я главнокомандующий каторги, и я сдаюсь… Меня сразило не правосудие, а смерть… Только эта область, в которой я хочу действовать, а значит, и жить, подходит для меня, тут я разверну все способности, которые я в себе чувствую… Решайте…

И Жак Коллен замолк в покорной и почтительной позе.

— Вы отдаете письма в мое распоряжение? — сказал генеральный прокурор.

— Можете послать за ними, их передадут вашему посланцу.

— Но куда?

Жак Коллен читал в сердце генерального прокурора и продолжал свою игру.

— Вы обещали заменить смертную казнь Кальви двадцатью годами каторжных работ. О! Я упоминаю об этом не для того, чтобы ставить условия, — сказал он с живостью, заметив жест генерального прокуроpa. — Но эта жизнь должна быть спасена по другой причине: мальчик невиновен…

— Куда послать за этими письмами? — спросил генеральный прокурор. — Мой долг и мое право знать, тот ли вы человек, за которого себя выдаете. Я хочу получить все безо всяких условий…

— Пошлите верного человека на Цветочную набережную; там в дверях скобяной лавки, под вывеской «Щит Ахилла»…

— Лавка со Щитом?..

— Вот именно: там хранится мой щит, — сказал Жак Коллен с горькой усмешкой. — Ваш посланец встретит там старуху, наряженную, как я вам говорил, зажиточной торговкой рыбой, с серьгами в ушах, настоящую рыночную щеголиху! Пускай он спросит госпожу де Сент-Эстев. Не забудьте частицу де… Пускай скажет: «Я пришел от имени генерального прокурора, а зачем, вы знаете…» В ту же минуту вы получите три запечатанных пакета…

— И в них все письма? — сказал господин де Гранвиль.

— Ну и подозрительны же вы! Недаром занимаете такое место, — сказал Жак Коллен, улыбаясь. — Я вижу, вы считаете меня способным, испытывая вас, всучить вам чистую бумагу… Вы не знаете меня! — прибавил он. — Я доверяю вам, как сын отцу.

— Вас отведут обратно в Консьержери, — сказал генеральный прокурор, — и вы будете ожидать там решения вашей участи.

Генеральный прокурор позвонил, вошел служитель его канцелярии, которому он сказал:

— Попросите сюда господина Гарнери, если он у себя.

Помимо сорока восьми полицейских приставов, охраняющих Париж, как сорок восемь ходячих привидений низшего ранга, носящих прозвище четверть глаза, данное им ворами, потому что их приходится по четыре на каждый район, и помимо тайной полиции, имеется еще два пристава, прикрепленных одновременно и к полиции, и к прокуратуре для выполнения щекотливых поручений, а зачастую и для замены следователей. Канцелярия этих двух судебных чиновников, ибо полицейские приставы являются судебными чинами, называется канцелярией особых поручений, и действительно, когда нужно произвести обыск либо арест, это всегда поручается им. Для такой должности требуются люди зрелые, с испытанными способностями, высоконравственные, умеющие хранить тайну; и то, что такие люди всегда находятся, можно приписать только чуду, которое Провидение совершает на благо Парижа. Описание структуры суда будет неполным, если не упомянуть об этих судебных органах, так сказать, предварительного порядка; ибо если правосудие, силою вещей, и утратило долю своей былой пышности, былого богатства, то нельзя не признать, что оно выиграло по существу. В Париже в особенности механизм судопроизводства удивительно усовершенствовался.

Господин де Гранвиль послал господина де Шаржбефа, своего секретаря, на похороны Люсьена; доверить письма можно было лишь человеку не менее надежному, а господин де Гарнери был одним из двух полицейских приставов особых поручений.

— Господин генеральный прокурор, — продолжал Жак Коллен, — я уже дал вам доказательство того, что у меня есть свои понятия о чести… Вы разрешили мне свободно уйти, и вот я вернулся. Скоро одиннадцать часов… сейчас кончается заупокойная месса по Люсьену, его повезут на кладбище… Не посылайте меня в Консьержери, позвольте проводить тело моего мальчика до кладбища Пер-Лашез; я вернусь, и тогда я ваш пленник…

— Ступайте, — сказал господин де Гранвиль голосом, исполненным доброты.

— Последнее слово, господин генеральный прокурор. Деньги этой девицы, любовницы Люсьена, не украдены… В то краткое время, что я был с вашего позволения на свободе, я успел поговорить со своими людьми… Я так же уверен в них, как вы уверены в ваших чиновниках особых поручений. Стало быть, деньги, вырученные Эстер Гобсек от продажи процентных бумаг, будут найдены где-нибудь в ее комнате, когда снимут печати. Горничная намекнула мне, что покойница была очень подозрительна и, как она выразилась, большая скрытница; она, верно, спрятала банковые билеты в своей постели. Пускай обыщут тщательно постель, пускай все перетряхнут, вскроют матрацы, подушку, и деньги найдутся…

— Вы в этом уверены?

— Я уверен в относительной честности моих мошенников, они никогда не обманывают меня… Я распоряжаюсь их жизнью и смертью, я сужу, выношу приговоры и привожу их в исполнение безо всяких этих ваших формальностей. Вы имели наглядный случай убедиться в моей власти над ними. Я отыщу деньги, украденные у супругов