- Когда уже твоя Мария откроет свою кофейню… - страдальчески простонал Пизон, роняя голову на сложенные руки, - Я сейчас вырублюсь…

Сквозь толщу ткани, его голос звучал глухо.

- Дай ей время, - еще раз смачно зевнув, сказал Гай.

- …как вы все знаете, после этого вероломного предательства и последовавшего за ним поражения, одному человеку все-таки удалось сохранить свою жизнь, если не свои отряды. Сведения, которые он принес с собой в Город вызывают у меня глубочайшее беспокойство, отцы-сенаторы, и поэтому я хочу, чтобы вы тоже все его заслушали прежде, чем принимать какие-либо решения.

Группка сенаторов сзади попыталась было возмутиться, но, неподдержанный никем, этот протест быстро сдулся.

Страх был очень хорошим мотиватором. Наверное – самым лучшим.

- Слово предоставляется квестору Квинту Децидию Саксе, - без препятствий закончил Бальб.

Сакса поднялся со своего места и вышел в самый центр храма. Немногочисленные шепотки, что начали появляться, пока Бальб говорил, снова сошли на нет – и храм накрыла тишина.

- Отцы-сенаторы! – голос Саксы отражался от стен, многократно усиливаясь, - Мне доставляет великую скорбь быть вестником, что принес новости столь ужасные и столь постыдные, но, к сожалению, мне нечем подсластить горькую правду. Никаким словам не под силу передать весь тот ужас и позор, который постиг нас на востоке, но я попытаюсь.

С каждым словом он распалялся все сильнее и сильнее, словно загоняя себя в подобие странного транса. Сенат безмолвствовал, внимая каждому его слову.

- …стрелы летели со всех сторон и им не было ни начала ни конца. Солдаты падали под их натиском, и, когда…

- А я слышал совсем другое, - шепотом сказал Пизон. Гай бросил на него вопросительный взгляд, и он пояснил, - Легионы Луция Саксы просто отказались сражаться против Лабиена. Сложили оружие и перешли на его сторону. Сакса едва ноги унес. Вот говорил я Антонию, что нельзя затыкать все дыры на Востоке бывшими “освободителями”[6], но нет, он же лучше знает.

Версия Пизона звучала куда более похоже на правду.

- Дай ему покрасоваться, - хмыкнул Гай.

Пизон поднял руки в сдающемся жесте:

- Да я так, просто говорю.

- …с каждым часом промедления, да-да, отцы-сенаторы, вы не ослышались, часом – все больше и больше городов сдаются без боя, не выдержав одного вида этой безграничной орды! – распинался Сакса, - Вы, отцы-сенаторы, хорошо знаете меня, вы, отцы-сенаторы, знаете, сколь близкая дружба связывает меня и Марка Антония. И мне доставляет величайшую скорбь быть первым, кто вам это скажет. Антония больше нет.

По храму пронесся ошеломленный вздох. Кто-то подскочил с задних рядов – и первым крикнул:

- Врешь! Что, подсидеть его решил?!

И лавину было уже не остановить. Сакса пытался перекричать поднявшийся вмиг гул и рассказать свою точку зрения, но без толку.

Отцы-сенаторы любили шум ради шума, даже если для него не было никакого повода – а с таким поводом сами боги велели перессориться друг с другом как можно скорее.

- Тишина! – закричал Бальб, чем спровоцировал волну ненависти уже в свой адрес:

- Не тебе, выскочка, указывать мне, что делать! – Гай обернулся на голос, но в лесе поднявшихся со своих мест сенаторов не успел вычислить кричавшего.

Время замедлилось. Звуки доносились словно сквозь толщу воды, видоизменяясь и преображаясь. Сердце колотилось все быстрее и быстрее. В чьей-то руке что-то блеснуло и…

Тяжелая ладонь легла на плечо.

- Цезарь? – пробилось сквозь толщу, - Цезарь, что с тобой? Ты с нами?

Он резко обернулся, готовый бить или бежать. Обеспокоенное лицо Пизона подействовало в какой-то степени отрезвляюще, и пелена на мгновение отступила:

- Да… - шумно выдохнул Гай, - Да… Кажется…

- Что случилось? – Пизон не собирался отступать, - Ты так напрягся и побледнел.

- Не знаю. Ничего. Бывает, - односложно ответил он, и поднялся со своего места.

Подальше от этой враждебной стены, пока не стало слишком поздно.

- Квириты! – оказавшись посреди храма, недалеко от курульных кресел, крикнул Гай, пытаясь заглушить барабанную дробь сердца в ушах.

Ненависть пропадала из доносящихся голосов, снова превращаясь в обычное недовольство.

- Квириты, - повторил он, - Кому-нибудь из вас в последнее время писал Антоний?

Пораженные неожиданным вопросом, многие замолкли. Отдельные воинствующие друзья Антония попытались было снова поднять шум, но их никто не поддержал, и все заглохло даже не разгоревшись.

Вставший в горле ком никак не хотел отступать – и говорить было тяжело:

- Лично я получил от Антония ровно одно письмо, - Гай достал из складок тоги свиток, - Оно было отправлено в нонны апреля. Сейчас я вам его зачитаю.

По мере того, как он читал, строку за строкой, сердце успокаивалось. Непонятная, но знакомая пелена отступила, не оставив и следа.

- И больше ничего, квириты, - закончив, прокомментировал он, - Ни единой весточки, абсолютно ничего. Словно он испарился.

Бальб подскочил со своего курульного кресла и быстро оказался рядом:

- Отцы-сенаторы, если у кого-нибудь из вас есть какая-нибудь еще информация о местонахождении Антония, прошу вас не хранить ее в тайне.

На его призыв откликнулись всего несколько человек – и с ними Антоний тоже связывался в последний раз еще в первые дни апреля.

- Тогда, - резюмировал Бальб, когда все желающие высказались, - У нас просто не остается другого выбора. Нам необходимо снарядить армию на Восток прямо сейчас, или готовиться собирать кости.

Собирать кости никому не хотелось – и предложение Бальба не встретило никакого сопротивления.

- Предлагаю предоставить командование Гаю Юлию Цезарю, - голос Бальба вновь пронесся над храмом.

Результат голосования был предопределен еще до того, как Бальб открыл рот – и не принес никаких сюрпризов.

Звезды сошлись – и вечером Гай вышел из храма Диоскуров уже с империем[7] в руках.

Все только начиналось.

[1] Тит Помпоний Аттик. Близкий друг Цицерона, достаточно влиятельный человек, который состоит в переписке с подавляющим большинством римских нобилей. Поэтому ему при любой власти хорошо. Живет в Афинах.

[2] Нормальная практика. В корпусе писем Цицерона хватает копий чужих писем кому-то третьему.

[3] Городские трибы традиционно намного более многочисленные, чем сельские. По римской избирательной/законодательной системе голоса на выборах считаются по трибам (или центуриям, если выборы высших магистратов), поэтому в сельских трибах выше вес отдельного голоса – и соответственно сельские трибы более престижные. Сенаторы и богатые всадники обычно приписаны к сельским трибам, хотя жить могут где угодно.

[4] Курия