Теперь он проехал через Германию, Данию и Швецию, где, по его словам, ему понравились пейзажи, люди и даже зима. Затем в Россию, которую он презирал, видя в Екатерине Великой лишь коронованную преступницу; он отказался быть представленным ей. Пруссия Фридриха понравилась ему не больше; он поспешил в смелую республиканскую Голландию и в Англию, которая пыталась научить Георга III держаться подальше от правительства. Он стал рогоносцем с англичанином, дрался на дуэли, был ранен. В Испании он заразился сифилисом,93 и вернулся в Турин (1772), чтобы вылечиться.

В 1774 году он достаточно оправился, чтобы начать свой второй большой роман с женщиной, которая была старше его на девять лет. Они поссорились и расстались, и он вычеркнул ее из своих мечтаний, написав пьесу "Клеопатра"; что может быть драматичнее двух триумвиров, царицы, битвы и аса? Пьеса была поставлена в Турине 16 июня 1775 года, "под аплодисменты, в течение двух вечеров подряд"; затем он отозвал ее для переделок. Теперь его мучила "очень благородная и возвышенная страсть к славе". Он перечитал Плутарха и итальянских классиков, снова изучил латынь, чтобы углубиться в трагедии Сенеки; в этих чтениях он нашел темы и форму для своих драм. Он восстанавливал античных героев и добродетели, как Винкельман восстанавливал античное искусство.

В это время (1777) он писал свой трактат Delia tirannide, но в нем содержались такие горячие обвинения в адрес государства и церкви, что он не мог и подумать о его публикации; он появился в печати только в 1787 году. Почти религиозный пыл одушевлял его:

Не нищета, не рабская праздность, в которой лежит Италия, - нет, не эти причины привели мой ум к истинной высокой чести - поражать пером ложные империи. Свирепый бог, неведомый бог, всегда был за моей спиной, бичуя меня с самых ранних лет. ... Мой свободный дух никогда не найдет покоя или перемирия, если я не напишу суровые страницы для уничтожения тиранов".94

Он определил тиранов как

Все те, кто силой или обманом - или даже по воле народа или знати - овладевают абсолютными браздами правления и считают себя выше закона. ... Тирания - вот имя, которое должно быть применено ... к любому правительству, в котором тот, кому поручено исполнение законов, может создавать, уничтожать, нарушать, толковать, препятствовать или приостанавливать их, будучи уверенным в своей безнаказанности".95

Альфиери считал тираническими все европейские правительства, кроме Голландской республики и конституционных монархий Англии и Швеции. Под влиянием Макиавелли он идеализировал Римскую республику и надеялся, что революция вскоре установит республики в Европе. Он считал, что лучшее, что может сделать министр тирана, - это поощрять его к таким проявлениям тирании, которые подтолкнут народ к восстанию.96 В первые годы революции оправдано применение насилия, чтобы предотвратить возрождение тирании:

Поскольку политические, как и религиозные, взгляды никогда не могут быть полностью изменены без применения большого насилия, каждое новое правительство, к сожалению, вынуждено поначалу быть жестоко суровым, иногда даже несправедливым, чтобы убедить или, возможно, принудить тех, кто не желает, не понимает, не любит и не соглашается на нововведения.97

Хотя сам он был дворянином, как Конте ди Кортемилия, Альфьери осуждал наследственную аристократию как форму или инструмент тирании. То же осуждение он применял ко всем организованным религиям власти. Он признавал, что "христианство внесло немалый вклад в смягчение всеобщих обычаев", но отмечал "множество актов глупой и невежественной свирепости" у христианских правителей "от Константина до Карла V".98 В целом,

Христианская религия почти несовместима со свободой. ... Папа, инквизиция, чистилище, исповедь, неразрывный брак и безбрачие священников - вот шесть колец священной цепи, которая связывает профанную [государство] так крепко, что она становится все более тяжелой и неразрывной".99

Альфьери так ненавидел тиранию, что советовал не заводить детей и не жениться в деспотическом государстве. Вместо детей, но с сопоставимой итальянской плодовитостью, он создал четырнадцать трагедий в период с 1775 по 1783 год, все в чистых стихах, все классические по структуре и форме, все обличающие тиранию с декламационной страстью и возводящие свободу на престол как благороднее жизни. Так, в "Конгуре деи Пацци" он сочувствовал попытке заговорщиков свергнуть Лоренцо и Джулиано Медичи; в "Бруто примо" и "Бруто се-кондо" - Тарквину и Цезарю; в "Филиппо" он был за Карлоса против короля Испании; в "Марии Стюарде", однако, он находил больше тирании в шотландских вождях, чем в королеве-католичке. Критикуемый за то, что он подгоняет историю под свой тезис, он защищался:

Не один злобный язык скажет... что я никогда не изображаю ничего, кроме тиранов, на слишком многих страницах, лишенных сладости; что мое кроваво-красное перо, обмакнутое в яд, всегда берет одну и ту же монотонную ноту; и что моя угрюмая Муза не пробуждает человека от злого рабства, но заставляет многих смеяться. Эти жалобы не отвлекут мой дух от столь возвышенной цели и не помешают моему искусству, пусть слабому и недостаточному для столь великой нужды. И слова мои никогда не будут развеяны по ветру, если после нас родятся истинные люди, которые будут хранить свободу, жизненно необходимую для жизни.100

Только рядом со страстью к свободе была его любовь к графине Олбани. Дочь Густава Адольфа, принца Штольберг-Гедернского, она вышла замуж (1774) за принца Чарльза Эдуарда Стюарта, Молодого Претендента, который теперь называл себя графом Олбани. Когда-то такой галантный, как Бонни Принц Чарли, он предавался пьянству и любовницам, чтобы забыть о своих поражениях. Брак, устроенный французским двором, оказался бездетным и несчастливым. Видимо, и сама графиня была не без вины виновата. Альфьери встретил ее в 1777 году, пожалел, полюбил. Чтобы быть рядом с ней, свободно помогать ей и следить за ее судьбой без утомительной необходимости получать королевское разрешение на каждый шаг через границу, он отказался от своего гражданства в Пьемонте, передал большую часть своего состояния и имения сестре и переехал во Флоренцию (1778). Ему было уже двадцать девять лет.

Графиня ответила на его любовь со сдержанной деликатностью, соблюдая все общественные приличия. В 1780 году, когда пьяное насилие мужа поставило под угрозу ее жизнь, она удалилась в монастырь, а затем в дом своего деверя в Риме. "Я осталась во Флоренции, как брошенная сирота, - писала Альфьери, - и именно тогда я полностью убедилась... что без нее я не существую и наполовину; ведь я оказалась почти полностью неспособной к какому-либо доброму делу".101 Вскоре он отправился в Рим, где ему разрешили время от времени видеться со своей