и ораторий, он оставил после себя шестьдесят шесть опер, которым аплодировали гораздо больше, чем Моцарту, и которые даже сейчас должны считаться вторыми после Моцарта в оперном искусстве восемнадцатого века.

Если мелодия - сердце музыки, то итальянская музыка - высшая. Немцы предпочитали полифоническую гармонию простой мелодической линии; в этом смысле Италия одержала еще одну победу над Германией, когда немецкий Моцарт подчинил полифонию мелодии. Но итальянцы отводили мелодии настолько доминирующее место, что их оперы, как правило, представляли собой череду мелодичных арий, а не музыкальные драмы, как это задумывали первые итальянские оперные композиторы (ок. 1600 г.), пытаясь соперничать с драматическим искусством греков. В итальянской опере значение действия, а часто и слов, терялось в великолепии песни; это было красиво, но если, как мы привыкли думать, искусство - это замена хаоса порядком, чтобы выявить значение, то опера в руках итальянцев не достигла своих самых высоких возможностей. Некоторые итальянцы, такие как Джоммелли и Траэтта, признали это и попытались соединить музыку и пьесу в единое целое; но это достижение должно было дождаться своей самой ясной формы в операх Глюка. Так, по маятнику жизни, закончилось итальянское завоевание Европы мелодией, когда в 1774 году Глюк поставил в Париже "Ифигению в Аулиде", в которой музыка была подчинена пьесе. Но конфликт между мелодией и драмой продолжался; Вагнер выиграл битву за драму, Верди захватил новые трофеи за мелодию. Пусть ни одна из сторон не победит.

VIII. ALFIERI

В эту эпоху не было Дантесов, но были Парини в стихах, Филанджери в прозе, Альфьери в драме, прозе и поэзии.

Джузеппе Парини поднялся из нищеты, жил копированием рукописей и вышел в печать (1752) с небольшим томиком "ver si sciolti- blank verse". Чтобы прокормиться, он принял священный сан, но и тогда ему приходилось зарабатывать на хлеб репетиторством; священников в Италии было в избытке. Бедность отточила его перо для сатиры. Размышляя о праздности и напыщенности многих итальянских дворян, он задумал описать типичный день из жизни такой чернокнижницы. В 1763 году он выпустил первую часть под названием Il mattino ("Утро"); два года спустя он добавил Il mezzogiorno ("Полдень"); он закончил, но не дожил до публикации, Il vespro ("Вечер") и La notte ("Ночь"); вместе они составили основательную сатиру, которую он назвал Il giorno ("День"). Граф фон Фирмиан проявил истинное благородство, назначив поэта-священника редактором миланской Gazzetta и профессором беллетристики в Скуоле Палатина. Парини приветствовал Французскую революцию и был вознагражден Наполеоном местом в муниципальном совете Милана. Оды, написанные им в период с 1757 по 1795 год, относятся к малой классике итальянской литературы. В переводах мы получаем слабый отголосок его творчества, как, например, в этом сонете, написанном скорее как любовник, чем как священник:

Благотворный сон, что на мягких шестеренках вращался,

Ты прокладываешь свой бесшумный путь сквозь темную ночь,

И мимолетные сны отображают

До изнеможения улегся на тихую постель:

Иди туда, где моя Филлис склоняет свою нежную головку.

И цветущая щека легла на мирную подушку;

И пока тело спит, ее душа страдает.

Угрюмый облик, созданный твоими чарами;

Так похожа на мою собственную, что и форма...

Бледность так тускло обезображивает его лицо.

Чтобы она проснулась от сострадания.

Если Ты пожелаешь, то совершишь это по милости Твоей,

Двойной венок из маков я заплету в косу,

И молчание на жертвеннике твоем.88

К этому букету добавим, как цветок итальянского Просвещения, отрывок из книги Гаэтано Филанджиери "Наука законодательства" (1780-85), вдохновленный Беккариа и Вольтером:

Философ должен быть не изобретателем систем, а апостолом истины..... До тех пор, пока зло, от которого страдает человечество, остается неизлечимым; пока заблуждениям и предрассудкам позволяют увековечивать их; пока истина ограничивается немногими и привилегированными и скрывается от большей части человеческого рода и от королей; до тех пор долг философа - проповедовать истину, поддерживать ее, продвигать ее и освещать ее. Даже если свет, который он рассеивает, не пригодится в его собственном веке и народу, он, несомненно, будет полезен в другой стране и веке. Гражданин любого места и любого века, философ имеет мир для своей страны, землю для своей школы, а потомство будет его учениками.89

В Альфьери была воплощена эпоха: бунт против суеверий, возвеличивание языческих героев, обличение тирании, восхваление Французской революции, отвращение к ее эксцессам и крик о свободе Италии - все это складывалось в романтику незаконной любви и благородной верности. Он записал эту страстную карьеру в "Жизни Витторио Альфьери... написанной им самим", которая продолжалась в течение пяти месяцев после его смерти. Это одна из величайших автобиографий, такая же откровенная, как "Исповедь" Руссо. Начинается она обезоруживающе: "Говорить и, тем более, писать о себе - это, без сомнения, результат большой любви к самому себе". Далее нет ни маски скромности, ни признаков нечестности.

Я родился в городе Асти в Пьемонте 17 января 1749 года, от знатных, богатых и уважаемых родителей. Я считаю эти обстоятельства удачными по следующим причинам. Благородное происхождение оказало мне большую услугу, ... ибо позволило мне, не подвергаясь обвинениям в низменных или неблаговидных мотивах, унижать дворянство ради него самого, вскрывать его глупости, злоупотребления и преступления. ... Богатство сделало меня неподкупным и свободным, чтобы служить только истине".90

Его отец умер, когда Витторио был еще младенцем; мать снова вышла замуж. Мальчик ушел в себя, размышлял, думал о самоубийстве в возрасте восьми лет, но не мог найти никакого удобного пути. Дядя взял над ним опеку и отправил его в девять лет на обучение в Туринскую академию. Там ему прислуживал камердинер и издевался над ним. Учителя пытались сломить его волю, чтобы сделать из него человека, но их тирания разжигала его гордость и стремление к свободе. "Занятия по философии... были чем-то таким, от чего человек засыпал стоя".91 Смерть дяди оставила его в возрасте четырнадцати лет хозяином большого состояния.

Заручившись согласием короля Сардинии, что было обязательным условием для зарубежного путешествия, он в 1766 году отправился в трехлетний тур по Европе. Он влюбился в разных женщин, французскую литературу и английскую конституцию. Чтение Монтескье, Вольтера и Руссо разрушило его унаследованную теологию и положило начало его ненависти к Римской церкви - хотя совсем недавно он целовал ноги Климента XIII, "прекрасного старика почтенного величия".92 В Гааге он отчаянно влюбился в замужнюю женщину; она улыбнулась и ушла; он снова задумался о самоубийстве; это был возраст Вертера, и самоубийство было в воздухе. Снова найдя эту идею более привлекательной в перспективе, чем в исполнении, он вернулся в Пьемонт, но был так