– А-а-а-а-а-а!

Еще не видя ее, бабы отозвались слезным воем – высоким и сочувственным:

– И-и-и-и-и…

Братья разжали объятия и смотрели на мать. Она бежала к ним, но вдруг споткнулась обо что-то невидимое и полетела, растопырив руки, вперед и упала нелепо и страшно, как нельзя живому человеку падать.

– Мама, – прошептал Коля. Это было первое его слово.

Отметить Кольки Иванова возвращение собралась вся Аржановка. Да что Аржановка – даже из Мукомолова, из‑за реки, на лодках приплыли! Начальство обещало приехать – глава районной администрации Павел Петрович сам звонил по телефону. Говорили, что и программа «Время» из Москвы прибудет, чтобы все на пленку заснять, мукомоловские особенно говорили…

Старики, какие остались в Аржановке, приковыляли к Ивановым утром, сели на лавочке у дома и, наблюдая за предпраздничной суетой, сравнивали: как раньше и как теперь. Раньше за плен – лагеря, а то и расстрел, а теперь ничего, можно даже сказать – почет. Конечно, плен плену – рознь, в плен попадают по-разному, да и войны – то та, а то эта… Старики даже спорили, но добродушно – чтобы время скоротать, и разные времена сравнивали по стариковской своей привычке… Чтобы столько народу погулять собралось – такое было только до войны, а после войны уже не случалось. До войны же – часто. И на Первое мая гуляли хорошо, и на выборы, но особенно, конечно, на Успенье, на аржановский престольный праздник. Тогда тоже мукомоловские на лодках приплывали, гуляли вместе и дрались потом. Аржановские с мукомоловскими всегда дрались раньше на Успенье, это был как закон: напиться и драться. Федька услышал это – он как раз мимо проходил, стол из клуба на голове нес, здоровенный такой, услышал, остановился, сплюнул окурок и сказал как отрезал:

– Сегодня драки вообще не будет. – И пошел дальше, с такой махиной на голове. Федька был абсолютно трезвый, серьезный и даже важный. Брат привез ему в подарок кожаную куртку, Федька влез в нее с утра и, несмотря на жару, не снимал.

А тетка Соня, тетка Соня не то что глаз этой ночью не сомкнула, не то что не прилегла, а и не присела. Даже плакала на бегу: бежит по деревне от дома к дому, чертит неподъемными ногами пыль и плачет себе помаленьку. Голодным никто не уйдет – это тетка Соня понимала, хотя, ясное дело, всем не угодишь, разговоры и упреки будут потом все равно; но двух овечек, какие были, Федька зарезал, баранины наварили, и холодец в погребе стынет, картошка хоть мелкая еще, молодая, чуть не пол-огорода пришлось выкопать, ну да чёрт с ней, главное, чтоб хватило, и хватит; квас был, окрошки наделали целую кадушку, так что голодным никто не уйдет, еды хватит, еще и останется, а вот вина… В Аржановке слово «водка» знали, конечно, но почти не употребляли, все говорили – вино. Вот из‑за этого вина и плакала тетка Соня. Всю жизнь плакала оттого, что оно есть, а теперь оттого, что его нет. Нет, было, конечно, было, но мало, не хватало, могло не хватить. Этого тетка Соня боялась. Потом не разговоры будут – обиды.

Как назло, уехала в отпуск к дочке на Север Валька-продавщица, тетки Сони стародавняя подружка, она бы достала, обязательно достала бы, но она была у дочки на Севере, а в магазине продавщица теперь другая, молодая, временная, ее тетка Соня даже и просить не стала.

А Ленка, кума, Колина крестная, аж в областную больницу залегла с женскими своими болезнями. Она самогонку гнала и продавала, у нее было, но перед тем как в больницу лечь, она самогонку попрятала, вроде бы в огороде закопала. Муж ее, Колин крестный, не уходил с огорода, весь его вилами истыкал, извелся, а найти не смог.

В городе вино продавалось, его там купить можно было свободно, а на какие шиши? Денег-то не было. Федька не работал, жили на одну тетки Сони пенсию, хватало на хлеб скотине и себе, да и то с натягом. Денег в деревне вообще теперь не водилось, и все по той же причине – хлеб дорогой. А винцо было, в каждом доме, хоть одну бутылочку, но берегли на всякий случай, если расплачиваться придется за что: за дрова или за газ, да мало ли… Сейчас и помрешь – без бутылки гроб не сделают. Бегала тетка Соня по домам, миски собирала, стаканы, ложки и, слезу пустив не притворную, просила хоть бутылочку. И вот ведь – давали! Никто не отказал, все давали: кто вина, кто самогонки, кто «рояля»… Хотя и понимали, что отдаст долг тетка Соня не скоро, если вообще отдаст, не верили, что отдаст, но давали! И все из‑за того, что Колька Иванов вернулся. Вообще-то нельзя сказать, чтобы Ивановых в Аржановке любили… Можно даже сказать, что не любили их в Аржановке. Муж тетки Сони, покойный Гришка, был мужик горячий, сама она – с характером, а про Федьку и говорить нечего, боялись его пьяного, как огня, а трезвым он почти не бывал. Нельзя сказать, чтоб и Кольку особенно любили, пацан как пацан был до армии, правда, смирный был, самый смирный, пожалуй. Не любили, а вот почему-то давали… Давали и только спрашивали:

– Как он там?

– Спит, – тетка Соня отвечала.

– Ну, пусть спит, хоть дома выспится, – подытоживали дающие, и тетка Соня култыхала к соседнему дому, плача от благодарности, что здесь дали, и от страха, что там не дадут.

Коля спал вторые сутки – спал и спал. Тетка Соня сначала радовалась и сама говорила: «Пусть хоть дома выспится», а потом бояться чего-то начала. А тут еще Капитанша, дура ученая, подпустила, что болезнь есть такая – спит человек и не просыпается. «От большого переживания это случается, а сколько сын твой пережил – пятерым хватит», – Капитанша сказала, тетка Соня ахнула и побежала домой.

Капитанша в молодости на пароходе плавала, мир повидала и книжки читала по сей день. Тетка Соня, хотя и не верила ей, но слушать любила. А тут и поверила. Спрятала она от Федьки бутылку в хлеву – и на терраску, где Коля и до армии летом спал и теперь лег. Спал он, как мышонок, неслышно, и это всегда удивляло тетку Соню – все остальные в доме были храпуны, а она так первая.

Постояла тетка Соня рядом, постояла, да и позвала его шепотом:

– Колюшка…

И он сразу вдруг глаза открыл, будто и не спал.

Тетке Соне так стыдно стало, что не дает она своему ребенку дома выспаться, замахала испуганно руками и зашептала громко:

– Спи, сынок, спи, это я так, дура старая, спи, Колюшка, спи…

И Коля закрыл глаза и снова заснул.

Праздник, ничего не скажешь, получился, если не считать того, что случилось в конце, но если рассказывать по порядку, то Федька напился первым, положил голову на стол и заснул. За ним мужики один за другим вываливаться стали. Крестный Колин держался. Он взял на себя роль ведущего и балаболил без умолку, кричал так, что соседей оглушил. Вообще шумно было и как-то суетно. Может, оттого что народу было много, как никогда, может, оттого что на улице гуляли, – столы прямо во дворе дома Ивановых один к одному поставили, а может, еще почему… Капитанша и Тонька Чугунова спорили, кто первой Колю увидел, спорили и ругались. Все чего-то раскричались…

Тихо было только во главе стола, где сидели рядышком тетка Соня и Коля. Тетка Соня сидела нарядная, в ярком кримпленовом платье, а на плечи был накинут платок. Даже не платок, а шаль, восточная, с тонким сложным узором и длинными кистями – Колин подарок.