Отец Иоанн проводил семью до ворот и на прощание вложил в ладонь старой дамы маленький образок «Взыскание погибших». Фрау Марта поблагодарила и прижала образок к груди. Пока семья не скрылась за поворотом, отец Иоанн стоял и смотрел им вслед.

Мощеные улицы Карловых Бар слушали поступь кованых сапог завоевателя. Первого сентября эти сапоги ступят в Польшу, и история закрутит спираль Второй мировой войны.

А в России, за тысячи километров, там, где осталось сердце отца Иоанна, с тревогой взирали в сторону запада…

Сентябрь удивил погодой — начался сильными заморозками и дождями, в огородах померзли плети огурцов и яркие мохнатые астры. Можно было подумать, что здесь, на севере Ярославщины, уже вступила в свои права длинная мокрая осень, но детдомовский сторож Михеич утверждал обратное — осень будет сухой и теплой, поскольку дикие утки, обитающие в заводях на Обноре, не улетают, а сидят на воде даже в холодный дождь, а это верная примета, что погода продержится и тепло еще вернется.

Обитатели «Красных зорь» очень надеялись на пророчества Михеича — осенью здесь своими силами запасали дрова, собирали и сушили грибы, ходили на болото за клюквой. Детский дом, переживший пожар, переезд и очередную смену руководства, благополучно прижился на новом месте — на лесной окраине Любима. Бревенчатые строения «Красных зорь» фасадами смотрели в сторону города, а тылами выходили в лес и представляли собой нечто вроде хутора. Как шутила повариха тетя Глаша, «встали к городу передом, к лесу задом», что, впрочем, не мешало кормиться одновременно и из города, и из леса. Учиться дети ходили в городскую школу.

Михеич не обманул — после холодной серой недели вдруг, как подарок, пришло бабье лето — яркое, теплое и сухое. После учебы дети вместе с воспитателями уходили в лес, а возвращались неизменно с добычей. Грибов уродилось такое множество, что тетя Глаша едва успевала развешивать их для просушки над плитой. Каждые выходные старший отряд проводил в лесу вместе со своей воспитательницей Августиной. И в последнюю субботу сентября дети собирались идти в лес, но из города приехал лектор и всех согнали в столовую, которая теперь, если нужно, становилась и актовым залом. Лектор ждал, когда все соберутся и затихнут, просматривал бумаги, а когда начал свою лекцию, Августина его сразу узнала. Это был Лелька. Конечно, он совсем не был похож на того Лельку, что ходил за ней тенью и выступал в любительском спектакле. Из романтического юноши с копной мягких золотистых волос он превратился в мужчину с довольно заурядной внешностью. Волосы куда-то делись, оставив надо лбом внушительные залысины; некогда нежные, будто бы девичьи щеки прорезали глубокие складки.

Она не услышала, как Слепцова представила лектора аудитории, и теперь пыталась вспомнить его отчество. Да нет, она ведь и не знала никогда его отчества. И имя-то полное запомнила только благодаря ассоциации с Блоком. А то — Лелька и Лелька.

Лекция шла о международном положении. Лелька вещал о том, о чем и без того твердили все газеты — 23 августа в Москве был заключен советско-германский договор о ненападении, а несколько дней назад, 28 сентября, он был дополнен договором о дружбе и границах. Между тем германские войска уже полностью захватили Чехословакию и теперь находятся в Польше, на границе с СССР.

— Разрешите вопрос, товарищ лектор?

Руку поднял Костя, воспитанник Августины. Он разбирался в политике лучше воспитателей, лектору сейчас можно было только посочувствовать — мальчик вырос умным и дотошным.

— Мы все знаем, что фашистская Германия — агрессор и поработитель. В газетах всегда писали, что фашисты — злейшие враги человечества, и вдруг с ними — договор о дружбе… Что-то я не совсем понимаю.

— Правильный вопрос! — как-то даже обрадовался Лелька и зашелестел газетой. — Молодой человек молод и горяч, как и полагается молодым, а руководство нашей Коммунистической партии действует мудро и без горячности. Договор о дружбе обезопасит СССР, свяжет руки агрессору.

— Я согласен — договор о ненападении. Но — о дружбе? — продолжал Костя. — Теперь, выходит, мы с фашистами — друзья?

— Что ты говоришь такое, Орлов? — зашикала на воспитанника Слепцова. Физрук покрутил у виска и укоризненно покачал головой.

Лектор снисходительно взирал на комсомольца. Но Августина заметила мелькнувшую неуверенность в его глазах. Собственно, эта неуверенность присутствовала там и прежде, в бытность их знакомства.

— Ну а что? — обернулся Костя. — Теперь англичане с французами выглядят единственными борцами против фашизма, осуждают политику Германии. А мы что же? Дружим? Как на наше поведение посмотрят порабощенные фашистами народы?

— А у тебя что, Орлов, там родня? — хихикнул кто-то. Физрук стал утихомиривать детей, обрадованных возможностью похохмить.

— Радуйся, Орлов, что товарищ Сталин заботится о мире в нашей стране. Мы еще от Первой мировой не очухались! — подала голос Тучкова. И Ася подумала: вот уж точно!

А Лелька еще раз повторил о правильности и мудрости курса, избранного 23 августа настоящего года. Физрук поспешно выводил детей из столовой, дабы не задавали лишних вопросов, а Слепцова подозвала Августину.

— Вы, Августина Тихоновна, проведите работу среди своих воспитанников, больно уж разговорчивые стали.

Вот теперь и он обратил внимание и тоже узнал ее. А он, оказывается, не разучился краснеть.

— Августина Тихоновна, — повторил лектор вслед за Слепцовой. — Я рад вас видеть… здесь.

— Александр…

— Петрович! Александр Петрович. Я, знаете, не мастер лекции читать, но общественная нагрузка. Кружок политпросвещения, знаете ли… Приходится. Странно, что мы до сих пор не встретились. Живем в одном городе, а вот — не довелось.

— Да, не довелось, — согласилась Августина. — А вы теперь на железной дороге?

— Да, я путевой мастер. А вы — здесь… Замужем?

— Да. А вы?

— Да, я тоже… женат. Три дочки у меня. Старшая совсем большая, школу заканчивает. А у вас — мальчик?

— Сын, девять лет.

— Да… я вас видел издали. Моей младшей тоже девять…

Августина не знала, о чем еще с ним говорить, она чувствовала неловкость, словно была перед ним в чем-то виновата. А он улыбался и краснел, это было так на него похоже.

Они вышли на улицу, отряд Августины поджидал ее во дворе. Это были уже совсем взрослые дети. Им хотелось быть вместе, гулять, разговаривать, влюбляться и ревновать. А тут эта лекция, поход за грибами отменяется, а до обеда целых два часа…

— Августина Тихоновна, пойдемте в город! — в унисон запросились они. — Такая погода, уроков нет, ну пожалуйста!

— Ну что мне с вами делать? — спросила она и вздохнула: — Идемте!

Лектор, похоже, не собирался уходить. Он стоял у ворот и ждал.

— Вы, как я понял, — в город? Вот и славно, я провожу.