Насмешки Палья над Зонтаг услышали и подхватили в желтой прессе. Палья сравнивала себя с Евой Харрингтон из картины «Все о Еве». Она заявила, что «верит в языческое публичное действо» и «второсортные литературные распри»[1334], поэтому свое наступление на Зонтаг сравнила с известными противостояниями прошлых лет:

«Я обожаю разногласия между Уильямом Ф. Бакли и Гором Видалом, который грозился того ударить. Гор Видал и Норман Мейлер, Мэри МакКарти против Лилиан Хеллман. По мне, это просто чудо. Я обожаю желтую прессу, и мне нравилось нападать на Зонтаг при помощи колонок сплетен и светской хроники»[1335].

Перепалка действительно попала в желтую прессу. О ней писали в New York Post под заголовком «О «кошмарном сне» Зонтаг»[1336], и случилось это после того, как Камилла назвала Сьюзен «высшим символом буржуазного вкуса» и «интеллектуальной королевой», у которой «отсутствует интеллект».

Во время одного интервью ее спросили, действительно ли она не знает Камиллу Палья. «Простите, мы разве не по-английски говорим?»[1337] – переспросила Зонтаг. Тот же самый журналист показал вырезку из этого интервью Палья, которая прокомментировала ее так:

«Это похоже на фильм «Поворотный пункт», в котором Энн Бэнкрофт обходит молодая конкурентка… Она не смотрит ТВ, ей не нравится рок, ее обошли… Она оказала мне огромную услугу. 1992-й был прекрасным для меня годом, потому что она и Жермен Грир вышли из тени, и тут люди поняли, каким интересным человеком я являюсь».

Позднее Палья высказала сожаление о том, что Зонтаг не участвовала в публичном дебате в стиле кэмп. «Читателям было бы очень интересно», – сказала она. О перепалке Зонтаг – Палья написали газеты во всем мире. «Мне кажется, что полезно устраивать публичные женские бои, подобные мужским. Я сама могла бы писать ее реплики! Но она совсем не захотела играть в эту игру»[1338].

«Моим героем во времена колледжа был Энди Уорхол», – говорила Палья. По правилам Уорхола неучастие Зонтаг в игре было самым лучшим в ней участием. Роль Зонтаг только подняла престиж Палья. Кто лучше может сыграть «мисс Мандарин» и «интеллектуальную королеву», чем Зонтаг? Сьюзен только фыркнула на нападки Палья, и шум в желтой прессе в конечном счете только укрепил ее собственную репутацию своенравной дивы.

Зое Хеллер она сообщила, что делала вид, что не знает, кто такая Палья. «Однажды я была на вечеринке и услышала, как кто-то переспросил: «А кто такая Гертруда Стайн?» Мне ужасно понравился такой вопрос. И я использовала эту тактику с Палья»[1339]. Хотя, в конечном счете, это было шоу Палья, в котором Зонтаг чуть ей подыграла. Спустя несколько месяцев Зонтаг уехала в Сараево и устроила свое собственное, еще более интересное шоу.

С падением Берлинской стены даже самый закоренелый циник должен был признать, что мир постепенно становится более справедливым. По ТВ показывали, как толпы людей разрушают стену и изгоняют тиранов, что являлось подтверждением американской веры (одновременно наивной и полной надежд) в то, что людям суждено жить свободными, а также и в то, что история – это процесс поступательного прогресса. Коммунизм пал, появились новые либеральные правительства. Именно в тот период пало много диктатур в Латинской Америке, в 1993 году было подписано соглашение в Осло, обещавшее мир между израильтянами и палестинцами, а с выходом из тюрьмы Нельсона Манделы подошла к концу эра апартеида в Южной Африке.

Произошли серьезные глобальные изменения, свидетельствовавшие о том, что вскоре наступит пора мира и демократии. Высмеять такое представление о мировом порядке было легко, что Зонтаг часто и делала. В «Проекте путешествия в Китай» она цитировала американского сенатора, заявившего в начале прошлого века о том, что «с Божьей помощью мы перестроим Шанхай, который будет подниматься и подниматься, пока не станет таким же высоким, как Канзас-Сити»[1340]. В течение нескольких лет казалось, что поступь прогресса не остановить, а такие события, как те, что произошли на площади Тяньаньмэнь, были исключениями из правил. В 1992 году вышла книга «Конец истории и последний человек» Фрэнсиса Фукуямы. Многим казалось, что история, по поводу которой ранее у людей не было больших надежд, решила измениться к лучшему.

Казалось, что солнечная Югославия должна быть одной из тех стран, которые выиграют от процесса демократизации. Этот край лесов, гор и островов в меньшей степени пострадал от коммунизма. Большинство граждан стран социалистического блока могли лишь с большим трудом выехать в капстрану, а югославы имели возможность свободно путешествовать. Диктатор Тито не был таким маниакальным, как Сталин или Чаушеску, хотя экономика страны просела, кризис был не таким тотальным, как в России или Румынии. В Югославии была создана хорошая инфраструктура, развитая промышленность, люди были образованными, а вино хорошим, поэтому многим казалось, что страна быстро интегрируется с другими западноевропейскими странами.

«Вдруг выяснилось», что в этой стране, на которую в мире не обращали особого внимания, существует масса национальных, религиозных и культурных различий. Самой многочисленной этнической группой населения были сербы, которые прекрасно существовали с албанцами, венграми, евреями. Православные сербы жили на территории Боснии, Косово и Хорватии. Все жители страны говорили на языке, который раньше назывался сербо-хорватским, но в зависимости от географического региона мог также называться сербским, хорватским, боснийским, монтенергийским или просто «нашим языком».

Когда страна начала распадаться по причине разнородного этнического состава, религий и культуры населения, то западные комментаторы заговорили о средневековой тайне – необъяснимой посторонним наблюдателям ненависти, что вполне устраивало политиков, стремящихся объяснить свое бездействие по поводу происходящих событий. Хотя, с другой стороны, можно было бы иначе описать Югославию, а именно как современное европейское государство. Это была страна, организованная не по национальному признаку, а по признаку принадлежности населения к определенному государству. Югославы были людьми, по словам Давида Риффа, «для которых было совершенно нормально владеть коттеджами на берегу моря, иметь в семье две машины и получить университетское образование»[1341]. Югославы «зависели от лифтов, супермаркетов, электричества точно так же, как и население любой другой современной и развитой страны».