которая, как он знал, не заставит себя долго ждать. Девичьи пальцы согрелись в его ладони, личико грустно улыбалось.

Шагая в солнечной тишине к замку, Аргайл понял вдруг, что означают слова его спутницы: «Здесь всегда сейчас». В этом безымянном мире времени нет. Часами они будут идти к воротам замка или достигнут их за считаные секунды – разницы никакой.

Расплывчатые, бесформенные мысли маленьких существ, здешних обитателей, праздно порхали в воздухе. Иногда в их сонм вторгался смертоносный блеск – и сразу исчезал. Наверное, это Змей думает во сне… А косоватые глаза девушки смотрели на спутника красноречиво, пальчики, сплетенные с его пальцами, были нежны, и такой загадочной грустью, такой тоской одиночества веяло от нее, что у Аргайла защемило сердце.

– Ты тоже уйдешь, – сказала она через некоторое время, – и я снова останусь одна. Если открою тебе тайну, объясню, как попасть сюда, ты вернешься? Я хочу, чтобы ты вернулся.

– Так объясни, – попросил Аргайл. – Я вернусь, обещаю.

И она объяснила. Способ оказался очень простым.

По-прежнему держа Аргайла за руку, девушка провела его в замок, в круглую комнату со стенами, облицованными деревом; в центре был стол, а на нем резная шкатулка с песком, чернильница с гусиным пером и фиолетовыми чернилами и стопка листов пергамента.

– Это вещи Чудотворца, – сказала девушка, – но, думается мне, он мертв… Ты сможешь вернуться, если сейчас напишешь обо всем: о секрете помандера, о пути через Трясущиеся земли, о моем мире… Это поможет тебе вспомнить данное обещание, вспомнить меня. Садись и пиши, чтобы не забыть, как забыли другие. Джон Аргайл, пожалуйста, вспомни обо мне!

И он писал, а жалобный голосок звенел у него в голове: «Пожалуйста, вспомни!» Эти трогательные мольбы бередили ему душу, пока он водил пером давно умершего Чудотворца по пергаментным листам, описывая печальную красавицу – и все остальное, даже опасность, исходящую от Змея, – чтобы однажды вспомнить.

В тишине волшебного замка, где время остановилось раз и навсегда, он исписал три листа пурпурными чернилами. И когда уже сушил пергамент песком, у него возникла мысль, которая не могла не возникнуть.

– Разве ты обязана оставаться здесь? – спросил он девушку, возвращая на место шкатулку. – Почему бы не уйти со мной?

Увенчанная золотой короной голова отрицательно качнулась.

– Заканчивай, – сказала красавица. – Помандер – единственная вещь, которую ты принес сюда, и только ее ты можешь забрать. Сложи пергамент и спрячь его в помандере. Нет, я не могу пойти с тобой: если попробую пересечь Трясущиеся земли, умру. Мы со Змеем принадлежим этому миру; никто не способен прожить здесь долгий-предолгий век, кроме нас.

От ее тяжкого вздоха поднялся и опустился золотой воротник.

Аргайл, шурша листами, вскинул голову. В тихом воздухе комнаты просквозила мысль, «звучащая» куда резче, чем мысли его собеседницы.

– Змей? – спросил он.

Девушка выпрямилась, ее взор устремился куда-то вдаль. Затем она кивнула.

– Уже ползет сюда, – сказала она. – Ты ведь вернешься? Вскоре после того, как ты уйдешь, он, наверное, снова уснет. И мне станет одиноко. Ты не забудешь меня?

– Клянусь, – сказал Аргайл. – Я приду снова. Но…

И снова тишину прорезала мысль об убийстве, о крови – такая мощная, что Аргайл чуть ли не увидел разлившийся в воздухе багрец.

Надо уходить, и немедля! Он затолкал хрустящие листы в помандер и сказал:

– Покажи дорогу.

Девушка подчинилась. Она двигалась быстро, и жесткие золотистые юбки нисколько ей не мешали. Ее пальчики чуть ли не отчаянно вцепились в его руку, а печаль на лице сменилась горькой тоской.

По коридору они добрались до двери, затем побежали по траве, а за спиной исходящая из леса угроза электризовала воздух.

Под ногами мелькали сияющие цветы. Впереди смутно виднелись Трясущиеся земли: там заканчивался солнечный свет и колыхался высокий занавес из серого воздуха. Девушка сильно сжала ладонями помандер, а затем отдала его Аргайлу. Поднялась на цыпочках, обвила руками шею спутника, приникла губами к его губам.

– Пожалуйста, вернись! Пожалуйста, вспомни меня!

Позади нее, вдали, Аргайл видел яркий проблеск, после чего из-за деревьев выскользнул жуткий силуэт – цвета крови. И этот алый цвет был столь ярок, столь чист, что от него, вибрирующего, как сама жизнь, трудно было оторвать взгляд.

– Беги! – беззвучно выкрикнула девушка. – И вспомни!

Но Аргайл не побежал. Он вспомнил, что рассказала девушка о Трясущихся землях, и ему вскружила голову мысль о возможной победе над Змеем. Если удастся заманить его сюда, в одуряющий сумрак этого пограничного лимба…

Он ждал, стоя в тени, а чудовище приближалось, алое на зеленом фоне, как поток свежей крови. Змей был прекрасен, каким и должен быть Змей в Эдеме, – и так же опасен, как тот первый Змей. Он вскинул восхитительно сияющую голову и беззвучно зашипел, и жажда убийства, излучаемая его бездумным мозгом, встряхнула Аргайла, вывела из забытья.

Аргайл повернулся и побежал, а гигантская тварь заскользила следом. В тусклом воздухе ее единственная кровожадная мысль снова и снова била, подобно молнии, вонзалась в мозг человека и вспыхивала там. Одно это вызывало панический страх, что уж говорить о длинном, толстом туловище, которое, извиваясь, неустанно преследовало добычу.

Земля под ногами ходила ходуном. Аргайл крепко держал помандер и бежал, спотыкаясь и часто оглядываясь, – и каждый раз видел все ближе длинное алое пятно.

Издалека донесся зов девушки, эхом раскатился в мозгу:

– Джон Аргайл, сдержи клятву! Вернись ко мне, Джон Аргайл!

Но голос был уже слаб – скорее воспоминание, чем мысль. И Аргайл видел сияние впереди – огонь камина в лондонской квартире, которую он когда-то покинул. Дымчатые образы клубились в сознании – клубились и меркли, развеивались…

Вот так должно было это закончиться, хотя текст закончился раньше. «Быть может, Змей погиб там, в Трясущихся землях? – подумалось мне я. – Быть может, сегодня для Аргайла открылся путь в Эдем? Ведь он ушел… Быть может, он исполнил свою клятву, и сейчас, в этот самый момент, они с девушкой стоят на диковинной траве среди диковинных цветов, осиянные солнечным светом средневековых картин, и Змей уже не в силах отравить их счастье?..»

От этих грез меня пробудил рев сирен, рывком вернул в мой мир. Я услышал свистки патрульных и увидел, как за окнами загораются огни. Нью-Йорк возвращался к жизни.

Раздался щелчок, и я подпрыгнул от неожиданности. Вспыхнул свет. Джон Аргайл стоял у стены, держа руку на выключателе, и выражение его лица свидетельствовало о сильнейшем потрясении.

Я с одного взгляда понял, что произошло. Наверное, даже раньше понял, чем он. Аргайл пребывал в полном ступоре, глядя мимо меня.

Постепенно