Человек не имеет права быть эгоистом, он обязан уважать и врага. Если ты распугаешь заячью стаю, разве тебя сочтут за волка?

Дядя мой Джобе поймал туренка (может, он был твоим родственником?), привел в деревню и вырастил вместе с козами. Думаешь, он хотел обратить его в козу, — ничего подобного. Тур есть тур. Он подрос и покинул приемных родителей, овчарню и саму деревню.

Мой дядя собрал соседей и устроил пир, подняв тост за убежавшего к белым вершинам тура, словно за человека. И дедушка Пирибе был там… Разве я тебе не говорил? Недаром же у нас в доме висят турьи рога между иконами. И если я сегодня вернусь с пустыми руками, что мне прикажешь повесить на ковре — козлиные рога или кабаний клык?

Вчера, когда ты взлетел на эту отвесную скалу, она была совсем голая. А теперь покрыта снегом. И если я поскользнусь и полечу в пропасть, тебя же совесть замучает. Солнце поднимается, снег тает. И если я дам подсохнуть каменным глыбам, этим я и тебя избавлю от оскорбления.

Я, тепличное растение, не могу позволить себе подняться на вершину по снегу, ведь ты взбирался, когда она была гладкой и сухой. Если мы перестанем уважать друг друга, кто же украсит нам головы короной?

Победа над достойным действительно победа. А чего она стоит над жалким? Даже похвастать будет совестно. Видно, солнце и рахи подстрекают меня потягаться с тобой, и еще хочу признаться, есть у меня небольшой грешок. Я же тебе рассказывал: перед Пирибе осрамился, подколол Джуаншера… Клянусь, я исправлюсь. Не будь я мужчиной, нет порока хуже, чем ставить себя выше других. Человеку нечего тягаться с тобой: он честолюбив, лжив, двуличен, но у идущего вслед за тобой по твоей тропе, если вправду он не следует за тобой только ради шашлыка и харчо, есть возможность стать лучше, подняться над самим собой.

У тебя ему есть чему поучиться. Ты гордый, но не честолюбивый. Если бы ты не был так великодушен, ты бы истребил весь козлиный и бараний род. Ведь тебя часто причисляют к роду козлиных, как и меня к птицеловам и мясникам.

Опять я согрешил, посмев сравниться с тобой, а ты ведь сумел вознестись к этим белым вершинам и зовешься туром. Я же рядом с ними ковыряюсь в золе и принадлежу к их роду-племени. И если ты не поможешь мне, не удостоюсь звания хорошего охотника. Недавно я зашел в лавку за папиросами. Продавец обсчитал старуху, взял за шерстяной платок вдвое больше. Она ушла, а по дороге попросила школьников посмотреть цену на ярлыке. Она вернулась и набросилась на нас. Лучше бы мне в тот момент провалиться сквозь землю. Как мне следовало поступить? Сказать ему, что он не должен был этого делать, но разве он сам этого не знал? Стал бы он честнее, если бы я ударил его? Старуха плюнула и ушла. Продавец отер плевок, а я до сих пор не могу от него отделаться. Тебя же за бессовестность козы никто не осудит, и вместо барана у тебя никто не отрежет курдюк. Чтоб ты знал, тот продавец волочится за Пирибе… Ведь мы живем в одном логове. Что спросишь с бессловесного глупого животного, скажут некоторые. Я только на тебя надеюсь. И если мне суждено спастись, только ты тому порукой, только ты сможешь сделать так, чтобы Пирибе полюбила меня, и только от тебя зависит заздравный тост за свадебным столом, и только ты сможешь смыть с меня плевок старухи, чтобы я мог прямо смотреть солнцу в глаза.

Так что победить тебя — вовсе не значит тебя убить. Ты заживешь во мне честной и славной жизнью охотника и даже после моей смерти будешь жить в легендах.

Охотник у подножия отвесной скалы сбросил пустую сумку и патронташ. Фляжку, кинжал и войлочную кацавейку он положил рядом. Взял с собой только ружье и, помогая себе ногтями и зубами, вцепился в уже подсохшую скалу. Пока карабкался, у него отлетели все пуговицы, в грудь впивались острые зазубрины, на левом указательном пальце и по подбородку сочилась кровь, но, когда он достиг вершины, кровь свернулась и боль утихла.

Тур стоял на расстоянии ружейного выстрела у рогатообразного гребня прямо над пропастью и шумно вдыхал раздувавшимися ноздрями запах человеческого пота и крови.

— Да, мне было нелегко, текла кровь, ты не будешь этого отрицать, но я ведь поднялся сюда. — Радость переполняла охотника. — Ты не раз спасался на этой вершине, недоступной для простого смертного, но что поделаешь, я ведь из породы железноколенных моего тезки Джобе. Больше того, во мне и его неистраченная сила. И сегодня я пришел потребовать от тебя уплаты долга моему дяде.

Уже не трудно было продвигаться вперед, не было надобности прятаться и подкрадываться. На вершине хребта, подобного хребту лошади, стоял охотник, на гребне рогатообразной скалы, которая, словно голова лошади, нависла над бездонной пропастью, — тур. Теперь он уже чуял запах пороха, стоял, оборотившись к пропасти, спиной к солнцу.

— Разреши, величественный, сделать только один выстрел, — попросил охотник, — у меня всего один патрон и ружье одноствольное. И я не приближусь к тебе ни на шаг. Но и промахнуться мне нельзя. Если промахнусь — твое счастье. И пусть кровь моего дяди и все мои муки будут принадлежать тебе. Разве я не заслужил права на один-единственный выстрел? Я ведь тоже кое-чего стою, раз я здесь нахожусь. И еще, я ведь поклялся: ты не умрешь — перейдешь в меня именем и легендой. Я клянусь тебе, не дотронусь до твоего мяса, буду поститься, словно при гибели самого близкого. Куда ты смотришь? Там такая бездна, что даже твой зоркий глаз не в силах проникнуть в нее. Не греши перед богом, не смей даже думать об этом! Что у тебя на уме? От тебя можно ожидать чего угодно, ты на все способен, на любое чудо.

Если бы тур не взметнулся, охотник, наверно, так вероломно не спустил бы курок. Все произошло одновременно: животное взвилось ввысь, и в то же мгновение грянул выстрел. Гребни осиротели. Раскаты еще неслись из ущелья в ущелье, а вершины наливались яростью.

По ту сторону рогатообразного гребня, на лбу отвесной скалы, не то что девятипудовый тур, но и камешек не удержался бы. А из пропасти не донеслось даже эха от несущейся по ухабам, разбивающейся о камни