– Марго, ты не замерзла?

– Нет. А ты?

– Нет. Зайдем в кафе? – предложил Поль, забыв, что у них нет денег.

Марго тоже об этом забыла и ответила:

– Зайдем. – Она все же спохватилась: – У нас же нет денег! Мы так и не ограбили твоего знакомого в меховом пальто. А надо было. У него неприятное лицо.

– Чем неприятное?

– Очень вежливое и в то же время порочное.

– Как у Эдгара, – напомнил Поль. – Ты давно знаешь этого Эдгара?

– Несколько раз видела на фетах.

– А этого, как его… Гитлера, ты давно знаешь?

– Давно, – хихикнула Марго. – В конце войны он собирался поменять имя, поскольку это могло повредить его карьере, но он больше не собирается идти по стопам отца.

Поль вспомнил, как Адольф все время держался около Марго, спросил:

– А что он все время к тебе липнет?

– Наверное, я ему нравлюсь, – равнодушно ответила Марго и вдруг улыбнулась: – А к тебе липла Элен. По моему, она в тебя влюбилась.

– Ей, наверное, лет двенадцать.

– Тринадцать. Но она уже по-взрослому цинична. Это влияние Эдгара. А ты влюбился в Адриену.

– С чего ты взяла?

– Ты как увидел ее в красном купальнике, так и обалдел. Все это заметили.

Поль не мог объяснить, что невольно отвел тогда глаза от Марго в сторону, а в стороне оказалась Адриена. А Марго продолжала:

– Ты очень скрытный. А я давно заметила. Это у вас началось на Ламбаль, в новогодний вечер, когда ты увел ее в свою комнату. А с Шарлем у нее не серьезно. Я понимаю, она действительно очень красива.

– Марго, перестань трепаться. Дам по шее.

Марго посмотрела на него внимательно, сказала:

– А я слышала, как мадам Дювер сказала, что танцевала с тобой танго в варьете.

– Да. Я был в варьете. Там играл оркестр, и все танцевали. И я пригласил ее на танго. Ну и что?

– А почему ты мне этого не сказал?

– Я тогда еще не был с ней знаком и не знал, что она мадам Дювер.

Марго продолжала пристально на него смотреть.

– А когда это было? – спросила она.

Они как раз проходили по Шатле. И Поль не без злорадства ответил:

– Это было тогда, когда ты была здесь, в театре Шатле со своим прыщавым Оскаром. Он хотя и не очень прыщавый, но это все равно.

Некоторое время они шли молча. Поль искоса поглядывал на нее, она то и дело чему-то улыбалась, вероятно, вспоминая что-нибудь смешное. Когда они шли мимо ярко освещенной Гревской площади, Марго, не глядя на него, спросила:

– Поль, скажи честно, тебе очень нравится Адриена?

Было ясно, что она подразумевала под этим «нравится».

– Марго, что за допрос? Я же не спрашиваю тебя, кто тебе нравится.

– А чего спрашивать, – сказала она небрежным тоном. – Все это знают.

– Все знают, а я нет?

Не глядя на него, она тихо сказала:

– Мне уже говорили, что ты не очень умный. Так, наверное, оно и есть.

Некоторое время Поль обдумывал значение ее слов, а потом он вдруг почувствовал, будто у него подскочило сердце, и ему самому захотелось подскочить. В этот момент они поравнялись с боковым входом Отеля де Вилль, к которому вела крутая лестница. Поль в два прыжка взбежал по лестнице, ухватился за парапет, вспрыгнул на него, выпрямился, балансируя руками. Марго остановилась внизу. А наверху было ночное небо и почти полная, только с краю подсеченная, луна. Движущиеся облака наплывали на луну, не закрывая ее. И, как всегда, казалось, что это луна движется сквозь облака. Почти не разжимая рта, Поль тихо и быстро проговорил, как заклинание, слова Гете:

– Мгновение, остановись, ты прекрасно.

Марго, стоя внизу, не могла слышать этих слов, но она серьезно спросила:

– Остановилось?

Вероятно, она слышала его через какие-то биологические поля, о которых говорят психологи. Облака и луна продолжали взаимно двигаться, но Поль уверенно ответил:

– Должно остановиться.

Он спрыгнул вниз, и при этом полы его распахнутого пальто взлетели выше головы. До дома теперь было близко. Хотелось быстро двигаться, и Поль быстрым шагом вел Марго за руку, и она вприпрыжку бежала рядом. Они ни о чем больше не говорили, и это было хорошо. Мгновение должно остановиться. И только перед самым домом Марго сказала:

– Нужно было позвонить маме. Она беспокоится.

Еще в передней они услышали звуки фортепиано. Марго сказала:

– Бах. Только не тот, его второй сын.

Оказывается, Бахов было много. В гостиной мама играла на пианино. Марго начала оживленно рассказывать одновременно и о брошенной машине, и о бассейне, и о «Фаусте». Мама слушала серьезно и внимательно. Поль сказал:

– Я сейчас съезжу за машиной и заправлю бензином.

– Лучше завтра утром, – сказала Марго.

– Завтра мы идем на утреннюю службу, – напомнила мама.

– Поеду сейчас, – сказал Поль. – Возьму бензин и переливную трубку, сяду в такси.

– Тогда я поеду с тобой, – предложила Марго.

– Нет, – возразила мама. – Уже поздно. Тебе пора спать.

Марго не стала возражать, послушалась маму. Когда Поль вернулся домой на заправленной машине, в столовой на столе стоял стакан молока, а рядом крекерсы, оставленные для него. Молоко он пил прохаживаясь вокруг стола. На месте не сиделось. Мгновение остановилось, а самому Полю хотелось двигаться. Хотелось совершить что-нибудь необыкновенное, и он быстро прошел в гостиную, сел за пианино и заиграл «Норвежский танец» Грига. Дверь в коридор приоткрылась. В приотворенной двери показалось лицо Марго. Она озорно улыбалась, глаза блестели. Поверх ночной рубашки на ней был распахнутый халат, но было совсем непохоже, что она собирается спать. Поль понял, что для нее тоже остановилось мгновение. За ее спиной появилась мама в глубоко запахнутом халате. Она тоже участвовала в остановившемся мгновении.

– Сейчас же ложитесь спать, – строго сказала она.

Марго коротко поцеловала ее и скрылась. Поль тоже поцеловал маму, и она проследила, как он ушел к себе в комнату. Горячая вода плохо шла, и душ был почти холодным. Но это было хорошо. Батареи в комнате тоже были чуть теплые. Лежа на спине, укрытый до подбородка одеялом, Поль испытывал блаженство. Остановившееся мгновение было как вакуум, куда неприятные мысли не могли проникнуть. Он проснулся на рассвете, проснулся с ощущением радости. Это была радость остановившегося мгновения. В Париже он еще никогда так рано не просыпался. Рассвет был пасмурным, но ощущение радости не проходило. Он подумал, что Марго еще спит. И тут ему пришла мысль, что он еще никогда не видел Марго спящей. Мгновенно он вскочил на ноги, надел красный халат, повязал пояс с золотыми кистями. Напряженный, как всегда по утрам, член оттопыривал спереди халат, хотелось ссать. Но он всего этого даже не замечал. Он хотел увидеть Марго спящей. Неслышно ступая босыми ногами, он вышел в коридор, осторожно приоткрыл дверь в ее комнату. Ни звука. Он вошел. Она спала. Из-под одеяла был виден угол кружевного воротника ночной рубашки. Она спала на спине. Рядом с ее головой из-под одеяла была высунута кисть ее руки с растопыренными пальцами. Это было смешно и трогательно. Пальцы были тонкие и с тупыми концами, как у мальчика-подростка. Поль подошел к ней вплотную, склонился. Никаких теней от ресниц на щеках не было. Выражение лица ее было серьезным и даже деловитым. С таким выражением спят все дети, будто сон для них очень важное и серьезное дело. Поль невольно застыл, глядя в ее лицо. Внезапно она проснулась. Глаза широко открылись. Они были как-то по-утреннему прозрачными. Радужные оболочки цвета золотистой охры. Таким цветом пользовался Рембрандт, когда изображал на картинах золото. Даже не пошевелившись, она молча смотрела на Поля. Он резко выпрямился, быстро вышел. Приняв душ, он тщательно побрился. Еще на пароходе щетина на лице отростала мягкой, чуть жестче волос на голове. Теперь щетина стала жесткой, и на щеках четко обозначивался ее светлый контур. Вероятно, это было следствием частого бритья, а может быть и возраста: через месяц ему исполнится двадцать четыре года. Он уже не юноша. А ему теперь, как никогда, хотелось выглядеть моложе. К утренней службе положено было надеть официальный костюм, и Поль перед зеркалом долго и аккуратно повязывал галстук. По воскресеньям Модестин не приходила, и кофе варила мама. За завтраком, кофе с круассонами, Поль держался несколько натянуто, он опасался, что Марго может спросить, зачем он приходил в ее комнату, а он не мог бы этого объяснить. А Марго, как ни в чем не бывало, оживленно говорила о новостях Сорбонны. Намечался курс лекций по брошюре фон Ньюмана. Прокоммунисты были почему-то настроены против этой брошюры, вероятно, потому что Ньюман был немец, а все немецкое после войны считалось негативным, кроме утилитарных вещей, таких как автомобили, фотокамеры, перчатки, обувь. Поэтому лекции по брошюре будут внепрограммными. Мама сказала: