После целого дня сражения контратаку Кессельринга удалось отбить. «На сером рассвете мы хоронили убитых немцев, – писал Майкл Говард. – Впервые я прикоснулся к трупам, к нелепо съежившимся куклам, которые лежали неподвижно, скорчившись, с остекленевшими голубыми глазами. Все они были не старше двадцати лет, а некоторые и вовсе дети. С ужасающим равнодушием мы сбрасывали их в их же собственные окопы и присыпали землей. Так эта сцена и запечатлелась в моей памяти: согнувшаяся, проворно работающая лопатами похоронная команда, распростертые тела с мертвыми глазами, холодный рассвет, выпивший все краски, оставив только траурный черный и серый. Закончив, мы воткнули в могилы их штыки и винтовки и поспешили в убежище. Сцена, достойная кисти Гойи».

И вновь огневая мощь союзников решила дело. «Особенно неприятен сильный обстрел с моря», – отмечал немецкий офицер. Каждое движение Кессельринга вызывало град артиллерийских снарядов и воздушные налеты. Если союзникам тяжко пришлось под Салерно, то и вермахт отнюдь не наслаждался тут жизнью. «Впервые мы почувствовали, каково столкнуться с превосходящими силами врага, – горестно рассуждал танковый стрелок Эрих Дресслер. – Сначала бомбардировщики на бреющем полете, они шли так плотно друг к другу, что не удавалось различить отдельные самолеты, а тем временем артиллерия и минометы часами пластали нас»22. Танки снова и снова пытались прорваться, но их снова и снова останавливали. Потери Кессельринга составили всего 3500 человек, в том числе 630 убитыми, англичане потеряли 5500 солдат, а американцы – 3500, но немцам не хватало материальных ресурсов, чтобы достичь моря. Они потрепали противника, как не раз еще сумеют и под Анцио, и в Нормандии. Но сбросить союзников в море им уже не удастся: слишком сильна у тех поддержка артиллерии и авиации.

Но малоудачные действия союзников в условиях численного и материального превосходства оказали несомненное влияние на дальнейший ход кампании: Кессельринг начал было отходить на север, однако сражение под Салерно убедило его в том, что вермахт вполне в состоянии выдержать продолжительные бои на полуострове, поскольку ландшафт Италии как нельзя лучше подходил для оборонительной стратегии сковывания противника. Гитлер признал его правоту и отказался от первоначального замысла отвести войско к северному нагорью. Средиземноморскую кампанию союзников можно признать удачной лишь в том отношении, что она побудила Гитлера снять с Восточного фронта 16 дивизий и перебросить их на помощь Кессельрингу. Но далее предстояло восемнадцать месяцев долгих, кровопролитных сражений в одном из самых труднодоступных ландшафтов Европы. «Томми придется пролагать себе путь сантиметр за сантиметром, – писал немецкий десантник в незаконченном послании, которое нашли на его трупе под Салерно. – И мы постараемся, чтобы каждый сантиметр давался им с трудом».

Кессельринг провел ряд оборонительных боев, с точки зрения союзников – однообразных и изматывающих. Каждый раз они бомбили и обстреливали немецкие позиции из пушек на протяжении нескольких дней, прежде чем при поддержке пулеметного, артиллерийского и минометного огня пустить вперед пехоту. Продержавшись неделю, а то и несколько недель, немцы упорядоченно отступали к следующей горе или реке, взрывая за собой мосты, железные дороги и шоссе. Все, что могло пригодиться союзникам или гражданскому населению, отступавшие уничтожали или присваивали. По оценкам, на юге Италии немцы пристрелили или угнали 92 % овец и 86 % поголовья домашней птицы. Злонамеренно уничтожалось культурное наследие Неаполя: покидая город, солдаты Кессельринга сожгли средневековые библиотеки, в том числе 50 000 томов, принадлежавших университету. В старинные здания закладывали бомбы с часовым механизмом, которые причинили серьезный ущерб уже после освобождения города. Но и союзники зачастую вели себя не лучше: с бесценными сокровищами веков они обращались как сущие вандалы.

Черчилль упорно, чуть ли не маниакально цеплялся за идею, будто крупный успех в Италии откроет путь в Германию, но американцы считали, что дальнейшие операции в Средиземноморье не принесут вожделенных плодов победы, и, как только захватили в Италии подходящие авиабазы, настаивали на переброске сил для скорейшего вторжения во Францию. В этом они, разумеется, были правы. Интерес англичан к «южному пути» был вполне оправдан в 1942–1943 гг., но эта стратегия утратила смысл в преддверии прыжка через Ла-Манш, тем более когда стали очевидны трудности, препятствовавшие скорейшему покорению Италии. Союзным войскам следовало оставаться на отвоеванной территории, сковывая немецкие части, чтобы их не отправили на фронты России (а затем и Франции). Но о существенных победах мечтать не приходилось, тем более с такими ничтожными командующими, как Александер или Кларк.

В конце сентября 13 англо-американских дивизий противостояли семи немецким, а еще 11 подразделений Кессельринга удерживали территорию в тылу, жесточайшими методами пресекая партизанские вылазки. Осенью союзники медленно и мучительно пролагали себе путь через Южную Италию. На каждом шагу их останавливали засады, взорванные мосты, упорно обороняемые реки или горы. «Если освобождение Италии пойдет такими темпами, – с горькой иронией писала в октябре графиня Айрис Ориго, находившаяся на оккупированной территории, – то здесь уже нечего будет освобождать: отступая, немцы оставляют за собой выжженную землю»23. Бои за линию Густава, вдоль рек Гарильяно и Сангро, продолжались неделями. За это время проливные дожди успели превратить поле боя в болото. «Боюсь, пока дожди не прекратятся, существенных результатов ждать не стоит, – предупреждал Монтгомери Брука незадолго до того, как передал командование Восьмой армией и вернулся в Англию, чтобы руководить вторжением в Нормандию. – Вся местность превратилась в море грязи, и никакой колесный транспорт не в состоянии проехать по ней».

Боевой дух падал. «Италия сломит их спины, их кости и почти полностью сломит их дух»24, – писал американский историк Рик Аткинсон. «Все пути ведут в Рим, – вздыхал Александер, – но все дороги заминированы». Противопехотные мины и растяжки собирали свою кровавую дань. «Обычно стопа отрывается у щиколотки, – отмечал американский военврач, – и висит на разодранных связках. Проникающие ранения в обе ноги и пах усиливают страдания жертвы». Эвакуация раненых в горной местности превращалась в дополнительный кошмар, на каждые носилки требовалось по четыре человека. Немцы умно разнообразили препятствия: например, к северу от Сангро они подрубили тополя вдоль километрового отрезка трассы и обрушили их на дорогу. Чтобы союзники смогли провести танки, пришлось расчищать путь бульдозерами со скоростью одно дерево в час.

В воспоминаниях участников той кампании отсутствуют солнце и природные красоты, которыми славится Италия, остались только тяготы местной зимы. «Земля покрылась лужами глубиной 15 см, блестящая, липкая, хватающая ноги ГРЯЗЬ, – писал домой офицер-артиллерист Джон Гест. – Воронки, оставившие вокруг мини-Альп грязи, указывают те места, где стояли в грязи палатки, а потом из-за грязи их перетащили на другое место в грязь. Совокупный психологический эффект грязи… невозможно исчислить. Машины ползут по дороге на низкой скорости, по обе стороны… гребни грязи, высотой мужчине по бедро. Эти берега… часто обрушиваются, и огромные грузовики, словно измученные доисторические животные, беспомощно соскальзывают в канаву. Мои люди стоят в дзотах, топают ногами в воде, прячут лица в поднятые воротники. Обращаясь к тому, кто стоит выше, они косятся на него исподлобья, потому что не хотят вытягивать шеи – холодно. Ходят, вытянув руки, удерживая равновесие»25. В ноябре канадский солдат Фарли Моуэт писал из Италии другу, находившемуся в Англии: «Обидно тебя разочаровывать, но климат тут оказался самый худший, какой только можно себе представить. Летом обваривает яйца жарой, зимой замораживает, а в промежутках твои яйца могут и протухнуть от бесконечных дождей. Более-менее уютно я себя чувствую только в спальнике в шерстяной походной форме, укутавшись в полудюжину дополнительных одеял»26.