Он расстегнул манжеты и закатал рукава рубашки, обнажив оплавленную кожу предплечий. Сунул свои шрамы Кире под нос:

– Поняла, почему я сохранил эти шрамы?

– Потому что… потому что ты чувствуешь себя виноватым…

– Нет! – резко ответил Фалькони. Потом, уже мягче, добавил: – Нет, я сохранил их, чтобы напоминать себе, что́ я могу выдержать. Через что я прошел. Если начинается черная полоса, я смотрю на свои руки и говорю себе: я справлюсь с любыми проблемами. Жизнь не сломает меня. Не может меня сломать. Убить – может, но что бы ни обрушилось на меня, это не заставит меня сдаться.

– А если я не такая сильная, как ты?

Он безрадостно улыбнулся:

– Тогда будешь ползти всю жизнь с этой зверюгой на спине, и она будет раздирать твое тело и душу, пока не прикончит. Поверь мне на слово.

– Как же ты избавился от зверюги?

– Сначала пил. Ввязывался в драки. Несколько раз меня чуть не убили. Наконец я понял, что наказываю себя – без всякого смысла. К тому же я знал, что сестренка не хотела бы для меня такой участи. И я простил себя. Пусть это и не было моей виной в прямом смысле слова – как случившееся с тобой не твоя вина, – но я простил себя. И тогда смог сдвинуться с мертвой точки и начать жить.

И тогда Кира тоже приняла решение. Она не видела пока пути из болота, в котором увязла, но она могла хотя бы сделать попытку освободиться. Уж это-то она сделать могла – попытаться.

– Ладно, – сказала она.

– Ладно, – тихо повторил Фалькони, и в этот момент Кира почувствовала глубокую связь с ним: родство, возникшее из разделенных страданий и сочувствия.

– Как звали твою сестру?

– Беатрис, но мы всегда называли ее просто Беа.

Кира уставилась на маслянистую поверхность челла, на свое темное отражение в ней.

– Чего ты хочешь, Фалькони?

– Сальво. Зови меня Сальво.

– Чего ты больше всего хочешь, Сальво? Больше всего во Вселенной?

– Я хочу, – заговорил он, растягивая слова, – быть свободным. Свободным от долгов. Свободным от правительств и корпораций, чтобы никто не указывал мне, как жить мою собственную жизнь. Если ради этого мне придется до конца своих дней оставаться капитаном «Рогатки», что ж… – он приподнял кружку, словно провозглашая тост, – я охотно приму эту участь.

Кира повторила его жест:

– Достойная цель. За свободу.

– За свободу.

Челл слегка пощипывал горло. Она сделала еще глоток, и ужасы этого дня немного отступили.

– Ты родом с Рубежа Фарруджии? – спросила она.

Фалькони слегка кивнул:

– Я родился на корабле поблизости. Но вырос в самой колонии.

Полузабытое воспоминание шевельнулось в уме Киры.

– Там же вроде было восстание? – спросила она. – Профсоюз не поладил с корпорацией? Помню, я читала об этом статью. Рабочие забастовали, было много раненых, многих посадили.

Фалькони отпил глоток.

– Правильно помнишь. Кровавая заварилась каша – в одну минуту.

– Ты дрался?

Он фыркнул:

– А ты как думаешь? – Он покосился на нее, кажется, что-то обдумывая. – Как он ощущается?

– Кто?

– Кроткий Клинок.

– Вот так. – Она протянула руку и коснулась запястья Фалькони. Тот внимательно, чуть удивленно следил за ней. – Никак. Как собственная кожа.

Затем Кира пожелала, чтобы на тыльной стороне ладони вылезли острые как бритва шипы. Чужь до такой степени слилась с ней, что вызвать эти лезвия почти не составляло труда.

Миг спустя она велела шипам втянуться.

Фалькони накрыл ее руку своей ладонью. Кира задрожала и чуть не отдернула руку, когда он провел кончиками пальцев по ее коже, и холодные искры разбежались по ее руке.

– Вот так?

– Именно.

Он помедлил, слегка касаясь ее самыми кончиками пальцев. Потом убрал руку и перетасовал колоду карт:

– Еще раунд?

Последний глоток челла уже не показался Кире таким вкусным. Какого черта она тут делает? Алан…

– Думаю, с меня хватит.

Фалькони понятливо кивнул.

– Ты собираешься рассказать Хоусу про Карра и Утробу? – спросила она.

– Пока не вижу необходимости. Можешь сама подать рапорт, когда вернемся на территорию Лиги.

От такой перспективы Кира поморщилась, но все же искренне сказала:

– Спасибо за рассказ и за то, что выслушал.

Фалькони убрал колоду в карман.

– Не за что. Главное – не сдавайся. Никому из нас не выжить, если мы перестанем бороться.

– Не сдамся. Обещаю.

Кира оставила Фалькони – погруженного в раздумья – на камбузе. Подумала, не пойти ли сразу к Итари и не попытаться ли его разговорить. (А может, оно спит? Спят ли медузы?) Но хотя ей требовались ответы, больше всего в тот момент ей требовался сон. За день она устала так, что никакой акувейк не помог бы. Единственное лекарство – сон.

Она вернулась в каюту и не нашла там сообщений от Грегоровича. Вздохнула с облегчением, упав на койку и избавив гудящие ноги от удвоенной тяжести.

Слова Фалькони (она даже мысленно не называла его Сальво) все еще звучали в ее ушах, когда Кира закрыла глаза и почти сразу же уснула – глухо, без сновидений.

По «Рогатке» разнесся сигнал, похожий на колокольный звон. Кира попыталась сесть, забарахталась – она была прикована к матрасу, обвита щупальцами Кроткого Клинка. Ускорение отключилось, настала невесомость. Если бы чужь не удерживала ее, она бы во сне уплыла с кровати.

Сердце сильно забилось. Кира попросила Кроткий Клинок убрать щупальца и подтянула себя к столу. Не приснился ли ей этот сигнал? Неужели она так долго спала?

Кира сверилась с монитором. Да, так долго.

Они только что совершили прыжок в сверхсветовое пространство.

Они ушли от преследования, но не были в безопасности.

Кира проверила записи корабля, с трудом веря, что ни медузы, ни жути их не настигли.

Один медузий корабль погнался за «Рогаткой» чуть больше часа назад, за ним по пятам следовали два уцелевших судна жутей. Все три корабля собирались уже открыть огонь, но в этот момент «Рогатка» совершила прыжок в сверхсветовое пространство.