Оглушительно громыхнуло, князь дернулся от воплей защитников, яростно выругался. Вольга досадливо охнул, гневно зарычал:

– Обманул, вражина, не собирались они атаковать ворота!

– На северную стену, быстро! – скомандовал Яромир воеводам.

Оправившиеся степняки с визгом устремились к проломленной стене: осталось завалить ров, а дальше крутой холм приведет к широкому пролому.

Над лесной тропой ветви переплетались густо, пришлось ход сбавить. Буслай сердито рубил топором: брызгало зеленым соком, ветви мягко падали в густую траву.

Лют обернулся, сказал успокаивающе:

– Не трать попусту силы, после передышки кони рванут быстрее стрелы. Топор не тупи.

– Не тупи… – засопел Буслай шумно. Залитое соком лезвие опустилось. – Кто бы говорил! – сказал он намекающе.

Лют скривился, отвернулся, над головой проплыла сочная ветвь с мелкими отростками, листья крупные, мясистые. Буслай прожег спину хоробра угрюмым взором, прицепил топор к поясу. Нежелан молчал, прижимался к гриве, но Лют и так чувствовал сочащееся недоумение.

«Да пошли вы!» – озлился он. Толку-то, что спросил бы, сколько продержится город? Раньше бы не прискакали. Зато узнал имя настоящего творца, на кого стоит равняться, не менее священное, чем Чаруня.

В груди кольнуло, дыра засквозила лютым холодом, боль нехотя улеглась. Лют мрачно усмехнулся, помял левую половину груди – кольца сминались с легким позвякиванием.

Буслай глянул за плечо Люта, лицо осветилось, ноздри шумно вобрали воздух, в глазах появился хищный блеск. Деревья редели, солнечные лучи протыкали темную листву, делая ее светло-изумрудной, на стволы плескало талым золотом, птицы запели веселее, радостнее. Проглянул кусочек чистого неба, деревья сменились пышными кустами, высокой травой.

Солнце ударило с такой силой, что едва не вышибло из седел: глаза заслезились, ладони примкнули ко лбам козырьками. Волосы сухо трещали, засветит солнце еще чуточку ярче – полыхнут веселым пламенем.

Кони рванулись галопом, широкие груди прокладывали в траве просеку, желтые стебли сухо ломались. Высокая трава сменилась коротким подшерстком, из-под копыт порскнули клубы пыли.

В лицо бил раскаленный воздух, раздувал щеки, язык превратился в кусок вяленого мяса, глаза стали сухие, твердые, как камни. Пот хлестал ручьями, седла были скользкие, как кожа жабы, тряхнешь головой – в воздухе повиснут мутные горошины.

Скорее, скорее! До Кременчуга осталось совсем немного!

Ветер донес до Буслая обрывок крика, гридень поднял глаза, на Люта посмотрел удивленно, сердце сжала холодная лапа.

– Что такое? – крикнул он.

Лют молча простер длань, бедовик с гриднем проследили взглядом, лица помрачнели.

На небоземе темнело вражье войско, степняки катились по полю, как куски угля, солнце блестело на бронях, воздетых клинках. Глазом сосчитать невозможно, мечутся, как мураши из развороченного муравейника.

Блеснула лента реки, в излучине пристроилась крупная весь: горела чадно, черные столбы дыма упирались в выцветшее небо ровно, вверху оплывали серой пеленой, как шляпки гвоздей. Хлебные поля горели весело, степняки довольно скакали перед полем огня.

Кровь ударила в голову, мигом вскипела, давление едва не разорвало череп на куски. Лют хрипло зарычал, конь наддал ходу, встречный поток воздуха норовил вышибить из седла. Буслай вбил пятки в конские бока, рванулся следом. Нежелан запоздало спохватился, но безнадежно отстал.

Войско степняков стремительно приближалось. Лют холодно рассмотрел беспечных воинов, уверенных в своей силе, в праве уничтожать людишек, копающихся в земле. Показались белые пятна одежи жителей веси, всадники сгрудили пленников в кучу, неспешно объезжали кругом, рубили саблями, довольно смеялись.

Конь испуганно вскрикнул, по боку скатилась струйка крови. Лют еще раз кольнул ножом, животина прибавила ходу, ветер срывал с морды клочья пены. Буслай охнул, попытался догнать, но куда там! Взглядом лихорадочно обшарил полчища, лица уже виднелись четко, некоторые степняки лениво повернулись на дробь копыт, презрительно усмехнулись.

– Лют, – заорал Буслай во всю мочь. Ветер вбил слова обратно в глотку, поперхнулся. – Лют, это их резерв! Лют, слышишь, не надо!

Нет походного знамени, а раз так, то вождь с войском, которое, разумеется, больше раза в два, осаждает Кременчуг. Надо укрыться в лесу, пробраться тропами, уничтожить большую часть неприятеля…

Лют заколебался, но рассмотрел распластанную фигуру степняка, ритмично елозящего на женщине в разорванной одежде. Степняк дернулся судорожно, вальяжно встал, к полонянке тут же приблизились распаленные мужчины, но степняк схватил женщину за волосы, солнце ожгло нежное горло, удар ножа располосовал шею до позвонков. Степняк брезгливо отпихнул барахтающееся тело, злорадно расхохотался в огорченные лица соплеменников.

Витязь заорал, на шее вздулись толстые жилы. Степняки наконец заметили дерзкого, навстречу поскакал крупный отряд. Остальные приготовились смотреть на расправу, закричали в отдаленные концы стана – приглашали посмотреть на потеху.

Лют судорожно вздохнул: ярость душила, в груди тонко рвалось, плескало кровью, кожа мучительно горела, вскипели слезы.

– Твари! Твари!

Безудержный гнев к паразитам людей ослепил. Воин с трудом достал из-за пазухи шкатулку, солнце скользнуло по лакированной поверхности. Лют бросил поводья, конь почуял, пошел медленнее, черная крышка кровожадно распахнулась, как голодная пасть. Оглядел войско целиком, ярость ринулась навстречу конникам, почудилось, что из нутра шкатулки выпорхнуло размытое облачко и затерялось в траве.

Степняки скакали с глумливым гиканьем, сабли резали воздух, блестели, как солнечные лучи, всадники радостно ржали, будто кони.

Смуглое лицо воина, ощеренное в зверином оскале, покрыли морщины, складки становились все глубже, на лице появилось недоумение. Кожа зарябила, покрылась черными зернами, степняк вскрикнул, в страхе ощупал лицо. Кусок щеки отлетел серой пылью, истаял в воздухе.

Степняк заорал: руки почернели, кожа стала зернистой, рукоять сабли выломала пальцы, посыпался пепел. Голова взорвалась крупными хлопьями, ветер сдул с седла броню, сапоги утянули в траву штаны. Конь испуганно заржал, кожа вздыбилась гранулами, будто в искусно отлитую стеклянную форму засыпали черное зерно, тело лопнуло, как мешок с пеплом.

Передний отряд дико завопил: воины с ужасом смотрели на шелушащуюся кожу, упругие мускулы высыхали, ветер сдувал умерщвленную плоть. Конники скрылись в туче пепла. Войско кочевников испуганно ахнуло, кто-то завопил, армия бросилась на неведомого колдуна.

По конным рядам пошла рябь, фигуры почернели, будто закопченные котелки, удары пяток выламывали из конских боков пласты пыли, словно из стены рыхлого снега, ноги животных брызгали темной крупой, небо содрогалось от криков ужаса. Степняки падали через головы, сваливались с седел, при ударе оземь разлетались кусками, как тонкостенные горшки. Вьюжила черная сажа, в мрачном хороводе жирных хлопьев метались перепуганные степняки, осыпались мелкой крошкой, как сдавленный в кулаке сухарь.