– Вы будете моим стрекалом – бичом для народов. Дети будут плакать, а мужи яриться и рыдать даже просто из-за слухов о вашем прибытии. И весь ужас и муки, посеянные вами, я пожну.

– Он скрывается где-то здесь, – с совершенно непроницаемым лицом сказал одноглазый дунианин, – родственники охотятся на него, и он думает, что может спрятаться от…

Отражение Бога воздело когтистую руку, и отражение дунианина словно бы сжалось в одну точку, череп смялся, будто фольга, конечности оказались с треском раздавлены, словно протащенные через тонкую, как веточка, щёлку. В единый миг на месте одного из дуниан осталась лишь какая-то студенистая масса.

– Четыре брата, – рассуждал Князь Ненависти, – четыре Рога. Вместе мы пронзим этот Мир и выпьем его, словно спелый плод, висящий на высокой ветви.

Сама основа Золотого Зала содрогалась от демонического звучания его голоса – вековых стенаний, сочащихся из окружающей тьмы.

Четыре оставшихся дунианина переглянулись.

– Обратный Огонь не что иное, как окно, через которое вы заглянули в мой Дом, – произнёс Тёмный Бог-Император, – и узрели то, что вас там ожидает. Преклонитесь предо мною или познайте вечное проклятье…

Изувеченные поголовно уставились на него – уродливые повреждения были единственными выражениями их лиц. Шпионы-оборотни верещали, дёргались и тряслись от ужаса. А Маловеби вдруг узрел невозможное – маленького мальчика, крадучись скользящего меж их неистовыми потугами и старающегося при этом оставаться за спиной инфернального отражения Ухмыляющегося Бога. Имперский принц? Некоторые из существ понемногу начали отрывать от пола пришпиленные к нему запястья.

Маловеби стенал, вертелся и бился внутри пределов своего заточения.

– Лишь я, братья…

Но стенами его тюрьмы было ничто, окружённое ничем.

– Лишь я и есть Абсолют.

А то, до чего невозможно дотронуться, невозможно и сокрушить.

Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат

Бывают места, оказавшись в которых люди уже не могут покинуть их – места, откуда нет возврата, и независимо от того, насколько такие места далеки – в годах ли, в лигах ли, неважно, – они всякий раз повергают сынов человеческих в отчаяние и ужас.

Опершись на копьё, старый волшебник тяжело поднялся на ноги.

Сын.

Ему удалось забраться на тушу башрага. Зашатавшись на неустойчивой мертвечине, он сумел восстановить равновесие, а затем взглянул вниз – в теснину Тракта.

У него сын.

Колдовские огни чудесными цветками распускались на ступенчатых укреплениях Забытья справа от него. Трепеща белым. Пульсируя бирюзовым. Сияя алым. Слева развалины Гвергиру громоздились до засыпанных сажей небес. Перед ним, примерно в сорока шагах, толпились на груде обломков инграульские секироносцы, поспешно усиливающие фалангу своих родичей, перегородившую глотку Тракта чуть далее в направлении руин Дорматуз. По всему переднему краю темнеющего построения Долгобородые толкались щитами и рубились, силясь остановить белесый потоп. Шранки, вскипая, словно разбивающийся о волноломы прибой, откатывались назад, превращаясь в скопище шипящих личинок, окружённых фиолетовыми брызгами и лиловым туманом…

Их было так много. Чересчур много.

У него сын! – осознал Акхеймион.

Внезапно гностические огни воссияли по эту сторону внешних стен. Старый волшебник с благоговейным трепетом наблюдал, как из пролома, оставшегося на месте Дорматуз, в пространство над узостью, кишащей бледнокожими тварями, ступили квуйя. Их черепа пылали богохульными смыслами, и зажатый между внешними укреплениями и Первым Подступом рукотворный каньон под натиском их убийственных трудов обратился в жерло вулкана.

Истребление было абсолютным. По Тракту словно прокатилось исполинское горнило, сперва поглощавшее, а затем возжигавшее белёсые массы. Паника охватила выживших шранков. Хаос стал чем-то… ещё более хаотичным. Тракт превратился в кипящую вздымающимся пламенем котловину. Закованные в железо инграулы хлынули вперёд, довершая бойню.

Старый волшебник стоял, разинув рот и позабыв собственные Напевы. Не кто иной, как Владыка Випполь шествовал в авангарде наступающих квуйя – облачённый в древние доспехи из тонкой проволочной сетки и возносящий свою песнь с яростью души, обезумевшей от груза прожитых лет… А там! – там в небесах парил сам Килкуликкас – Владыка Лебедей, прославленный квуйя, некогда сокрушивший Дракона Ножей…

Келлхус призвал на подмогу Иштеребинт, поняла какая-то онемевшая часть Акхеймиона.

Существа под косою сынов Инграула валились, словно солома. Возжённые песнью сынов Элирику, они пылали как просмолённые факелы. Меч и огонь поглотили всех оставшихся тощих. Инграулы, торжествующе потрясая оружием, устремились вдоль выжженного дотла Тракта, намереваясь вновь захватить пролом.

У него сын!

По случайности Акхеймион встретился взглядом с парящим наверху Владыкой Випполем. На мгновение глаза, в глубинах которых плескалась тьма, остановились на нём, а затем продолжили свои беспорядочные метания…

И тут это случилось… всепоглощающий рёв Орды вдруг оборвался, сменившись невероятным безмолвием.

В ушах зазвенело.

Младенец плакал… и звук этот представлялся головокружительно невозможным.

Сама земля, казалось, шаталась от нереальности происходящего – столь всеобъемлющим и ошеломляющим он был. Невзирая на то что вопль Орды терзал слух всего несколько страж, за это краткое время он превратился в нечто, будто бы лежащее в первооснове бытия – в сущность самого Творения.

Старый волшебник удивлённо озирался, замечая, что остальные поступают так же…

– Она отступает! – заорал какой-то Долгобородый с гребня стены. – Орда! Бежиииит!

Следом за этим неистовым воплем вновь заплакало дитя – крик, подобный пронзительному посвисту свирели.

Повернувшись к женщинам, Акхеймион увидел Эсменет, горбящуюся между коленей своей голосящей и хрипящей дочери.

– Ты слыши…

Гремящий хор мужских голосов, казалось, расколол мироздание. Крики счастья, понял Акхеймион. Счастья. Мужи Трёх Морей вскидывали вверх руки, в неверии хватали друг друга за плечи или же просто падали на колени, заливаясь слезами. Грохочущее эхо разносилось по Голготтерату. Всеобщий триумф дробился на отдельные проявления экстатического неверия и неистовой радости. Люди в голос рыдали, обхватив руками колени. Люди шумно дышали и разражались звериным рёвом, били себя в грудь, пинали и топтали шранчьи тела. Люди сцеплялись локтями и танцевали какие-то старушечьи танцы.