Для некоторых происходящее попросту оказалось за пределами того, что они были способны вынести – столько страданий и размышлений сошлись в острие этого мига. Они шатались и даже лишались чувств.

Но прочие обнаружили, что их пыл разгорелся ещё сильнее. «Наше спасение!» – начали кричать они своему пророку нестройным ревущим хором, несколько мгновений спустя слившимся в громоподобное единство.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Люди заполнили террасы Забытья, кожу их покрывала почерневшая кровь. Люди собирались на верхушке Струпа, толпились на каждом участке внешней стены, позволявшем им узреть их Спасителя. Около шестидесяти тысяч голосов звучали в унисон, поглощая хрупкое эхо и превращая скандируемые слова в нечто разящее – бьющее и пинающее само небо.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Наисвятейший Аспект-Император опускался к земле как пылинка, витающая в недвижном воздухе, мерцая и переливаясь каким-то потусторонним светом.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Выйдя из тени Рога, он вспыхнул, засверкав в лучах закатного солнца…

– Наше спасение!

– Наше спасение!

И, распростёрши руки, сияющие золотыми ореолами, погрузился в эту реверберацию.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

– Наше спасение!

* * *

Руки…

Руки несут её.

Поле зрения Мимары наклонено по отношению к безумию вздымающегося прилива.

Сама земля стала торжествующим помешательством – лица бледные и смуглые – все до единого словно бы одурманены изнеможением и неистовым ликованием.

– Наше спасение!

Они схватили её, эти обезумевшие люди, и подняли иссечёнными руками у себя над головами, а теперь несут следом за её матерью-императрицей. Боль в её чреслах неописуема, а жуткая усталость попросту парализует её, однако она всё ещё чувствует остаточное присутствие нелюдского короля, тянущегося, будто стальная проволока, от самого её сердца и до кончиков пальцев. Сама же она свисает с Нильгиккаса, точно сушащееся на ветру рубище нищего.

– Наше спасение!

Она поворачивает голову и видит влекомого рядом с нею старого волшебника, вовсю поносящего несущих его и практически погребённого под ворохом гнилых шкур, в которые он облачён. Она ощущает тошнотворность его Метки и понимает, что он выкрикивает её имя.

– Наше спасение!

Её мать, крепко прижимая к груди своего внука, шествует впереди, продвигаясь к какой-то вполне определённой цели. Её фигура кажется крохотной на фоне могучих инграулов, раздвигающих перед нею людские массы.

– Благословенная императрица! – пошатываясь, ревут они. – Дорогу! Дорогу!

– Наше спасение!

Она видит их – мужей Ордалии, зрит маскарад их истерзанных лиц… прижимающихся к земле, когда сами они вдруг опускаются на колени.

– Наше спасение!

Следуя за взглядами тех из них, кто стоит в отдалении, она видит Его, опускающегося с неба, блистая в лучах заката славой и великолепием.

– Наше спасение!

Она видит Высокий Рог – его зеркальную громаду, распространяющую окрест сияние ложного солнца.

– Наше спасение!

Она тревожится о новорождённом, но всё же не чувствует острого желания поскорее забрать его у своей матери-императрицы. Она мучается вопросом о том, что произошло, и о том, почему, даже окружённая всей этой радостной кутерьмой, она ощущает лишь опустошение.

– Наше спасение!

Она видит воинов, толпящихся на разгромленных террасах – там внизу, а также заваленную углём и золой рытвину Тракта. Она видит похожие на златозубую пилу внешние стены. Видит искрошенную Пасть Юбиль – лежащие в руинах Внешние Врата Голготтерата, как и груды обломков там, где ранее высились казавшиеся неприступными Коррунц и Дорматуз.

– Наше спасение!

Она мельком замечает исковерканный изгиб Павшего Рога, лежащего сверкающей дугой на выпирающем горбе Струпа. Она видит в небе множество описывающих круги точек, озарённых алым закатным светом – воронов и стервятников, парящих в потоках восходящего воздуха.

– Наше спасение!

Она взирает на то, чему суждено однажды стать Священными Писаниями.

Она видит Его…

– Наше спасение!

Анасуримбора Келлхуса, Наисвятейшего Аспект-Императора. Видит, как Он медленно опускается навстречу человеческому морю, простирающему к нему руки…

Старый волшебник выкрикивает её имя.

* * *

Оцепенелая одурь представляет собой ошеломление событием столь чудовищным, что ты просто не знаешь, что тебе теперь делать и как дальше быть. Акхеймион позволил своим ногам бездумно шагать по телам, а в его взгляде не было даже проблеска хоть какого-то намерения или замысла. Затем он споткнулся. Ошалело огляделся вокруг. Кровавое месиво, в которое превратилась земля, от проявлений неистового торжества ходило ходуном…

– Наше спасение! – гремел, отражаясь эхом от инхоройского золота, клич мужей Ордалии, подобный ударам молота.

– Наше спасение! – отмечающий спуск их Господина и Пророка, тем самым словно бы шагающего вниз по какой-то грохочущей лестнице…

Пока, наконец, Он не ступил на мирскую поверхность, заставив Голготтерат погрузиться в безмолвие. Сам образ Наисвятейшего Аспект-Императора вдруг задрожал от переполняющей его сверхъестественной мощи, очертания его тела на миг расплылись – но всего лишь на миг. А затем словно бы рябь вновь прокатилась по утихающей поверхности водоёма.

– Наше спасение! – снова раздался клич, в этот раз, однако, нестройный… а затем и вовсе растворившийся в каком-то океаническом ропоте.

Внезапно люди, которые только что едва узнавали троих беглецов, не говоря уж о том, чтобы позаботиться о них, рухнули на колени прямо среди трупов, возжаждав служить своей Благословеннейшей Императрице. Охромевший Акхеймион мог только, глупо моргая, наблюдать за тем, как Эсменет, держа на руках его новорождённого сына, приказала столпившимся вокруг инграулам доставить их, передавая из рук в руки, к её божественному супругу. Посему он не протестовал, когда рослые воины подняли его и начали перемещать у себя над головами. Казалось, его несёт наводнением, и внезапно он вспомнил, как около двадцати лет назад, в Сумне, ему уже доводилось перемещаться подобным образом… в тот день, когда Святейший шрайя обрушился словом на нечестивцев фаним и все их беззакония.

Однако же на сей раз он не упал в обморок – во всяком случае, не в той же самой манере. Неверие в происходящее было лишь малой частью того, что его терзало. Вся его жизнь, а с тех пор как он принял Сердце Сесватхи и всё его существо, имели своим истоком это вот самое место. Ибо при всех наших притязаниях на самость в действительности мы сплачиваемся лишь вокруг того, что понимаем. То, в какой мере происходящие события способны выбить нас из колеи, соответствует тому, насколько мы сами неотличимы от наших знаний.