так легко и приятно ему было вести, затеян не зря, что не зря в разгар войны, среди ночи, начальник Управления бронетанковых войск Красной Армии проявляет к нему столько внимания и, слушая его, ни разу не посмотрел на часы. Но Новиков, понимая все значение этого разговора для своей судьбы, не произнес ни одной фразы, ни одного слова, которое могло бы в излишне выгодном свете представить его в глазах собеседника.

После разговора с генералом прошло восемь дней, и о Новикове словно забыли. Никто не звонил ему и не вызывал его. Ему уже казалось, что встреча произвела на генерала неблагоприятное впечатление. Ночью, проснувшись, он глядел на голубевшие в темном небе лучи прожекторов и вспоминал беседу с генералом, обдумывал какую-нибудь казавшуюся сейчас особенно «вредной» свою фразу, вроде: «Нет, об этом я не думал, этого я не знаю… пытался понять, но не мог». Особо запомнился ему разговор о тактике массированного применения танков; генерал вдруг спросил:

– Как вы понимаете основу подготовки новых танковых формирований?

Новиков ответил:

– Мне кажется, в ближайшем будущем первоочередная задача – массированное применение танков в активной обороне.

Генерал рассмеялся.

– Совершенно не так! Массированное применение танков – в наступлении! Вот стержень боевой подготовки танковых рот, батальонов, полков, бригад, корпусов, армий! Вот практические задачи завтрашнего дня.

И Новиков, волнуясь, вспоминал все подробности этого разговора, а лучи прожекторов, точно подтверждая его волнение, колыхались, вздрагивали, шевелились, бесшумно перебегали от одного края широкого неба до другого.

За эти дни Новиков послал еще две телеграммы в Сталинград и телеграмму в Казань, но ответа не было. Его тяжелая тревога все росла.

На девятый день после разговора с генералом к дому подъехал автомобиль, из которого вышел худенький, узкоплечий лейтенант. Новиков, видевший в окно, как лейтенант вбежал в подъезд дома, вдруг понял, что сейчас узнает решение своей судьбы. Он, не дожидаясь звонка, пошел открывать дверь – и действительно, лейтенант в эту минуту позвонил, улыбнувшись, спросил:

– Ждали меня, товарищ полковник?

– Ждал, – ответил Новиков.

– Вас срочно вызывают в Генштаб. Я за вами на машине приехал.

В Генштабе ему дали прочесть приказ о том, что полковнику Новикову П.П. поручено приступить к формированию танкового корпуса в одном из районов Уральского военного округа.

На миг ему даже показалось, что речь идет не о нем, настолько просто и кратко было выражено в приказе то, о чем он часто мечтал, то, к чему и относился как к мечтанию, а не как к практической жизненной перспективе. Собственная фамилия показалась ему в этот миг какой-то чужой, не своей.

Новиков вновь перечел приказ. Через два дня он самолетом должен был вылететь по месту новой службы… И вместе с волнением он ощутил желание немедленно рассказать Евгении Николаевне об этом, чтобы она, именно она, первой разделила с ним эту новость, рассказать ей для того, чтобы она поняла его любовь к ней, неизменность его любви к ней, одинаково сильной и ровной в час гордости и успеха и в час испытаний и неудач.

Впоследствии, вспоминая этот день, Новиков подивился тому, как просто и быстро привык он к событию, казавшемуся ему недавно несбыточным.

Через два часа после получения приказа Новиков вел уже деловые переговоры в Бронетанковом управлении, созванивался с одним из заместителей генерала Хрулева, уславливался о встрече с начальником танкового училища, и голова его была полна множеством деловых мыслей и соображений, а в блокноте появились десятки записей, пометок, вопросов, телефонных номеров, телеграфных адресов, цифр. И десятки вопросов, еще вчера бывшие для него вопросами теоретическими, общими, вдруг превратились в жгучую, важную действительность, ту, что требовала всех сил разума и души.

Вопросы комплектования личного состава в батальонах, полках, бригадах, темпы поступления боевой техники, радиооборудования, средств связи, нормы горючего и финансирования, поступление обмундирования, продовольствия, методические указания, учебные планы, обеспеченность жильем, да и еще десятки и сотни других – крупных и малых, сложных, простых, первостепенных и второстепенных – вопросов…

Накануне отъезда из Москвы он до позднего вечера разговаривал в кабинете генерала, возглавлявшего технический отдел, с военными инженерами, знатоками танкового топлива и смазочных масел. К двенадцати ночи его должен был принять начальник Бронетанкового управления.

Во время разговора с инженерами о зольности солярки Новиков попросил у генерала разрешения позвонить по телефону и набрал номер телефона Иванова. Тот оказался дома и спросил:

– Что, брат, паришься?

Новиков сказал Иванову, что приедет с ним проститься на рассвете, и спросил, заранее предполагая отрицательный ответ:

– Писем или телеграмм для меня нет?

– Постой, – сказал Иванов, – есть открытка…

– А кто подписал, посмотри…

Иванов помедлил, видимо разбирая незнакомый почерк, и сказал:

– Не то Штурм, не то Штром, вот так.

– Прочти мне открытку, пожалуйста, – быстро сказал Новиков.

– «Дорогой товарищ Новиков, вчера вернулся с Урала, куда был срочно вызван…» – начал читать Иванов, покашлял и сказал: – Доложу тебе, почерк жуткий. «Пишу вам печальные вести… из письма Александры Владимировны мы узнали, что в первый день бомбежки погибла Мария Николаевна…» – Иванов запнулся, видимо не сразу разобрав следующие слова открытки, а Новикову показалось, что он колеблется, прежде чем прочесть о гибели Евгении Николаевны…

Сдержанность изменила Новикову в эти минуты. Он забыл о том, что говорит из служебного кабинета генерала-танкиста, что четыре малознакомых человека, продолжая деловую беседу, невольно прислушиваются к телефонному разговору… Резким, внезапно дрогнувшим голосом он вскрикнул:

– Да читай же ты, ради бога!

Сидевшие в комнате внезапно примолкли, посмотрели на него.

– «Евгения Николаевна с матерью доехала до Куйбышева, задержится там, от нее вчера получена телеграмма», – прочел Иванов, и примолкшие собеседники снова заговорили о своих делах – так ясно преобразилось лицо Новикова. Да и сам он заметил: в тот миг, когда он услышал о том, что Евгения Николаевна выехала в Куйбышев, стиснувший сердце обруч лопнул, и, казалось, без всякой связи мелькнула мысль: «Надо не забыть до отъезда поговорить о назначении Даренского».

Далее Штрум писал, что о судьбе Веры и Степана Федоровича ничего не известно, а Новиков, слушая медленное чтение, думал: «На корпусной штаб Даренского уж очень хлопотно определить, не поставить ли его на бригаду для начала…» – и тотчас же усмехнулся и вновь подумал: «О брат, проснулась в тебе административная душа…»

Он поблагодарил Иванова, шутливо сказавшего ему под конец: «Передача телефонограммы окончена, передал полковник Иванов».

– Принял Новиков, – проговорил он и, кладя трубку, уже был спокоен, уже привык к минуту назад полученному известию, и ему уже казалось: «Да разве могло быть иначе»; но он понимал, что могло быть и иначе…

Новиков