Вполне объективно рассказав о посещении Малиновским испытательного полигона, Черток почему-то сделал вывод, отнюдь не вытекающий из его же рассказа: «Не только главкомы, но и министр обороны маршал Малиновский не хочет глубоко разбираться в наших проблемах».

А ведь рассказ не очень-то дружественно настроенного к Малиновскому Чертока на самом деле дает нам довольно симпатичный портрет маршала. Он не терпит показухи и парадности и сам держится скромно. Поэтому отказывается от того, чтобы принять парад ракетных расчетов, не заглядывает в столовую, где для него приготовлен безалкогольный банкет. И не пытается пустить пыль в глаза, делая вид, что он все знает и понимает в новом для себя деле. Справедливо ругает конструкторов и других специалистов, из-за чьей небрежности приходится откладывать испытания. Пресекает многословные доклады, полные специальных деталей, в которых он все равно не разбирается. Зато в вопросах, понимаемых им сразу, дает довольно дельные советы.

Черток был обижен на Малиновского за то, что тот скептически относился к советской лунной программе и противился выделению средств для ее развития. Но советский лунный проект тех лет был явной авантюрой и наверняка привел бы к катастрофе и гибели людей.

Журналист и писатель Александр Щелоков рассказывает:

«На полигоне в Кубинке оборонщики показывали Хрущеву первые серийные противотанковые управляемые реактивные снаряды — ПТУРСы.

Как водится, для того, чтобы заслужить благосклонное отношение политического руководства к техническим новинкам, организаторы показа постарались ошарашить тех, кто наблюдал за стрельбой, ее эффективностью.

По большому счету, стрельба велась в упрощенных условиях. Операторы ПТУРСов тренировались на тех же директрисах, где потом вели боевое поражение целей. Здесь были заранее пристреляны рубежи и цели, неожиданностей не было и быть не могло.

Ракеты огненными шарами проносились над полем, впивались в темные глыбы танков, которые тут же вспыхивали огненными факелами.

Хрущев нервно прохаживался по помосту, на котором располагалось начальство, то и дело доставал носовой платок, вытирал лысину, восторженно охал, когда над очередным танком вздымалось пламя.

Когда стрельба прекратилась, взоры военных обратились к Хрущеву.

Великий стратег выпятил пузо. Он понимал: все ждут его оценки. А любая его оценка должна быть конкретно-исторической. И Хрущев ее тут же выдал:

— Эпоха танков окончена, — он произнес это торжественным тоном, скорее всего свято веря, что его слова войдут в историю, что их назовут провидческими, пророческими. — Больше их строить не будем. Танки из войн уйдут навсегда.

Присутствовавшие ошеломленно молчали. Генералы смелы на поле боя. Возражать политическому руководству осмеливается далеко не каждый. Все знают: возражение может обойтись себе дороже.

Но смельчак нашелся. Им оказался Главный маршал бронетанковых войск Павел Алексеевич Ротмистров. Усы его вдруг зашевелились, глаза под очками яростно сверкнули и сузились. Видимо так же — сурово и зло — маршал оглядывал поле боя под Прохоровой, где в ходе Курской битвы его танковая армия столкнулась с фашистскими панцер-дивизиями “Рейх”, “Мертвая голова”, “Адольф Гитлер”, и две стальные силы стали ломить одна другую.

Ротмистров сделал шаг вперед и взволнованно сказал:

— Товарищ Хрущев, говорить, что эпоха танков окончена, это…

Лысина Хрущева заметно порозовела. Носители власти не терпят, когда в верности их мнений кто-то пытается усомниться.

— Что это?

Хрущев, надо признать, был политиком умудренным. Он вырос в кругу тонких интриг и безжалостной подковерной борьбы с соперниками и конкурентами. Произойди разговор в кабинете генерального секретаря ЦК КПСС неизвестно кем бы вышел оттуда Главный маршал бронетанковых войск — полковником или ефрейтором. Но все случилось на виду у множества других высоких генералов, тех, в ком Хрущев видел свою опору, и потому поддаваться синдрому купецкого поведения “моему ндраву не препятствуй” было опасно.

Тем не менее в вопросе и особенно в тоне, каким он был задан, прозвучало плохо скрываемое раздражение:

— Что это?

Но и Ротмистров был не лыком шит. Сколь ни крепка танковая лобовая броня, но конструкторы не забыли обеспечить машину и задним ходом.

— Это то, товарищ Никита Сергеевич, что нам с вами здесь слегка втерли очки. Я хотел бы взглянуть на этих ракетчиков, если бы танки тоже вели по ним прицельный огонь. Если хотите проверить, то я сам готов сесть в машину и тогда мы посмотрим.

В глазах генералов, которые стояли тесным кругом, Хрущев прочел, что они согласны с Главным маршалом. Значит, настаивать на своем было опасно. Плешь Хрущева медленно обретала нормальный колер и блеск.

К Ротмистрову приблизился Малиновский.

— Павел Алексеевич, не горячись. Нельзя же все воспринимать так буквально. ПТУРСы — оружие страшное. Это и хотел сказать Никита Сергеевич. А как быть с танками — тут еще придется подумать…

Уезжая с полигона, Малиновский сел в одну машину с Хрущевым. О чем уж они говорили в дороге, не знает никто. Однако, когда кавалькада остановилась на перекрестке перед Голицыно (Хрущев здесь сворачивал налево) он вышел из машины попрощаться. Улыбнулся Ротмистрову:

— Не волнуйся, тебе танк сохраним…»

Так Малиновскому удавалось гасить некоторые хрущевские завиральные идеи в военной сфере.

Хрущев вспоминал: «Даже в нашей стране были отзвуки маоистского культа личности. Примерно в 1962 году я обнаружил, что наши военные издают работы Мао Цзэдуна по военным проблемам. Я немедленно вызвал министра обороны и сказал: “Товарищ Малиновский, как я понимаю, ваше ведомство печатает работы Мао. Это же абсурд! Советская армия сокрушила лучшие силы германской армии, в то время как люди Мао Цзэдуна 20–25 лет только то и делали, что друг друга в задницу кололи ножами или штыками. А теперь вы издаете работы Мао Цзэдуна о войне! Зачем? Чтобы узнать, как вести войну в будущем? Где была Ваша голова, когда Вы принимали это решение?” Малиновский и другие военные товарищи были умными людьми, но издание работ Мао Цзэдуна по военным вопросам было глупой тратой времени. Я не знаю, что случилось с напечатанными экземплярами. Может быть, они до сих пор лежат где-то на складе, а может быть их сожгли».

Можно не сомневаться, что после этого выговора Родион Яковлевич стал относиться к Никите Сергеевичу еще хуже. Его и так уже изрядно достали проводимые Хрущевым сокращения армии, когда офицеров, отдавших полжизни вооруженным силам и не имевших другой профессии, кроме военной, выбрасывали на улицу с грошовой пенсией. По свидетельству дочери, Малиновского однажды прорвало. Придя домой после работы, он возмущенно сказал: «Нельзя так поступать с армией!» Возможно, по поводу бездумных сокращений. Или новочеркасского расстрела.

После обвинений в поддержке культа личности Мао Цзэдуна, Родион Яковлевич должен был в глубине души возмутиться еще больше. Никто ведь не собирался отнимать у Красной армии победу над гитлеровским вермахтом. Но Мао действительно считался признанным классиком в вопросах ведения партизанской войны. Его работы на эту тему были переведены на многие языки и изучались в военных академиях всего мира. Малиновский не хотел отставать, тем более что Советская армия опыта ведения партизанской войны почти не имела, а он должен был очень пригодиться при создании частей специального назначения. Быть может, Хрущев испугался не культа личности Мао, а содержания его работ? После истории с Жуковым Никита Сергеевич боялся, что военные могут использовать подобные партизанские методы борьбы для захвата Кремля и власти.