Хелен не просто писала: она работала как сумасшедшая. Одну за другой она выдавала на-гора картины, в которых проверяла новые возможности. Франкенталер не думала о том, что кто-то может их увидеть, как и о том, что этот человек о них подумает. «Я сама знаю, что они собой представляют, — говорила Хелен о своих полотнах, — и это вполне достаточная аудитория»[1960]. Она находилась в том блаженном периоде, когда ее искусство существовало для нее одной. Впрочем, это продлилось недолго. Однажды к женщине заглянул Джонни Майерс: он хотел посмотреть на ее новую квартиру и на то, над чем она работает. Увиденное потрясло галериста до глубины души, и он сразу же попросил Хелен вернуться в «Тибор де Надь»[1961]. Хелен предложение приняла. Ее первоначальное решение покинуть галерею отчасти было обусловлено ее эмоциональным истощением после целого года напряженной работы и прорывов, на которые у другого художника могла бы уйти целая жизнь. А к весне 1954 г. Франкенталер достигла четкого понимания себя самой и своего творческого пути и ощущения независимости. Теперь она была лучше подготовлена к тому, чтобы отстаивать собственные принципы перед коллегами, которые, судя по всему, и сами жаждали снова оказаться в ее обществе. В начале апреля Хелен опять начала общаться с Ларри: после выставки она взяла его скульптуру на хранение в свою мастерскую[1962]. А Грейс еще до возвращения Хелен в «Тибор де Надь» зашла очень далеко, сделав в Клема эпистолярный выстрел, темпераментный даже по ее безумным стандартам. Она написала ему 1 апреля:

Клем, конечно, проигнорировал бы это письмо Грейс как разглагольствования «истерички», но она говорила от имени многих художников, которые все больше уставали от его безапелляционных заявлений. Десять лет назад Клем Гринберг только начинал свой путь на ниве критики. Тогда он, прежде чем написать рецензию или прокомментировать чье-то творчество, всегда старался узнать у художника, чего тот хотел достичь, в чем цель той или иной работы. Это был обмен информацией, основанный на взаимном уважении. Он происходил в полном соответствии с утверждением Бодлера о том, что «долг критики должен заключаться в том, чтобы проникать глубоко в темперамент и движущие мотивы каждого художника, а не пытаться проанализировать и подробно описать каждое его произведение»[1964]. Но к 1954 г. Клем доверял собственному суждению, своей способности понимать искусство и своему видению больше, чем умозаключениям, восприятию творчества или глазу самого художника[1965]. И Грейс оказалась одной из немногих коллег и друзей, кто был достаточно смелым, чтобы обратить против Клема его же оружие — слова. Возможно, она могла высказаться и более красноречиво. Но новости о ее письме распространились по всему местному сообществу, и художники, особенно молодые, одобрительно кивали, восхищаясь ее отвагой[1966].

В каком-то смысле ее письмо было и в защиту Хелен. Грейс отлично знала, что Клем говорил о женщинах-живописцах, и это ее страшно расстраивало даже на расстоянии. А что пришлось вынести Хелен, учитывая их близкие отношения? Как долго она еще продержится? Как ей это удавалось до сих пор? Судя по всему, Хелен поступала так, как во все времена делали по-настоящему сильные женщины (особенно такие же амбициозные, как она), сталкиваясь с гендерной предвзятостью[1967]. Она пыталась подобные комментарии игнорировать. «Женщине нет места на творческом поприще, пока она много раз не докажет всем, что ее не уничтожить», — объясняла еще один ветеран этой войны, скульптор Луиза Буржуа[1968].

Итак, Хелен вернулась в галерею со свежими работами, стоившими года исканий, и с новой квартирой, в которой можно было принимать друзей. Те с удовольствием совершали походы в Аптаун, дабы насладиться непривычной для них роскошью. А еще вернувшуюся Хелен окружал флер утонченной, но непоколебимой уверенности в себе. Создавалось впечатление, будто она оставила в Европе последние крохи той студентки Беннингтонского колледжа, какой была в самом начале творческого пути. Теперь это была более зрелая и независимая молодая женщина, окончательно посвятившая жизнь живописи и завоевавшая признание среди собратьев по кисти. Но именно в этот замечательный момент ее прекрасная жизнь опять разлетелась на мелкие кусочки, как уже однажды случалось, когда ей было одиннадцать. 23 апреля 1954 г. Хелен Франкенталер узнала, что ее пятидесятивосьмилетняя мать — такая же энергичная и полная жизни женщина, как и ее дочь, — покончила с собой. И сделала она это, когда Хелен была в отъезде с Клемом[1969].