— Скажите, куда могла исчезнуть его полевая сумка? Рыжая? Он с нею не расставался никогда. И, по словам охранников, всегда держал ее на боку, когда ложился спать, клал под голову.

— Видел, была такая. Он ее спутницей называл, талисманом. Говорил, что всю войну с нею прошел. Нигде не терял ее, не забывал. А что, она пропала?

— Думаю, пропасть не могла. А вот украсть ее сумели. Может, с мертвого сняли. Возможно, за нее жизнью поплатился…

— Да что вы! Кому она нужна! Старая, истрепанная. В одном месте осколком пробита. Такую только как память беречь можно. К тому же денег у Лаврова не водилось. Семье, наверное, все отправлял. А как фронтовая реликвия только старшему охраны могла быть дорога. Укради ее фартовый иль сучьи — куда б с нею делся? Нет, он ее, вероятно, в пожаре потерял. Там не только сумку, голову потерять было не мудрено.

— Потерять? Это наивное предположение! В войну уберег. Да и фартовые после пожара видели на его плече сумку, — уточнил следователь.

— Я не обращал внимания…

— Сохранись сумка, можно было бы предположить со стопроцентной уверенностью, что человек умер по собственной неосторожности. Но эта пропажа исключает такую версию, — буравил следователь душу.

— Вы что ж, предполагаете, что мне понадобилась полевая сумка Лаврова? — Он рассмеялся в лицо следователю.

— Не сама. А ее содержимое. Оно, кстати, многих могло заинтересовать. Но знать о нем могли те, кто имел доступ к полевой сумке. И в первую очередь — вы, гражданин Тихомиров,

— Зачем мне она? Я никогда не интересовался ею, ни о чем не спрашивал Лаврова и никогда не прикасался к сумке. Не знаю, что в ней было.

— Не стоит прикидываться наивным. Не знать — не могли. Лавров в ней держал документы. Очень важные. Они не могли интересовать фартовых. С ними все понятно. Другие — не могли украсть и остаться незамеченными. Только вы могли ими воспользоваться.

— Но мне зачем? Я бумагами не интересуюсь. Мои документы — там, где им надо быть, находятся. Вы что-то заговариваетесь, гражданин следователь. Хотите мне висячку свою приклеить? Мало мне своего горя? Ну да теперь не все вам с рук сойдет. Я ведь не безграмотный.

— К чему ж так сразу? Я пока допрашиваю вас как свидетеля. Взял у вас подписку, что будете говорить правду. Ничего не станете утаивать от следствия.

— А я и не вру. Но говорить, что черное — это белое, не могу. Надеюсь, и вам такие показания не нужны.

— Правильно. Но уж очень старательно углы обходите. К тому же явно не договариваете, — упрекнул следователь.

— Чего?

— Говорите, что не входил, не видели, не знаете. А человек рядом с вами не один час проспал. Прежде чем влезть в спальный мешок, не раз невольно толкнул вас. Ведь палатка узкая, одноместная. Не раз проснуться должны были. И видеть, когда ложился и вставал человек.

— Всегда так было. Но в этот раз усталость свалила. Даже не поел…

— Так во сколько вы спать легли, Тихомиров?

— Часов не имею. Но засветло.

— А почему вы нашли в себе силы сходить умыться на реку, а от ужина отказались? Иль усталость заказная у вас?.

— Не понял! Я же говорил, устал и лег спать. Как можно заказать усталость?

— На пожаре с кем вы были? С Лавровым?

— Не только. Я и сам по себе, и с сельскими, и с охраной. Всем помогал.

— А вернулись с кем?

— Со всеми вместе. В хвосте. Сзади меня один охранник был.

— Так сколько же времени вы проспали в ту, последнюю, ночь Лаврова? — вернул следователь допрос в прежнее русло.

— Я три дня не спал. Неудивительно, что лег засветло, а проснулся утром.

— А почему вы, оберегаемый Лавровым, один из всех не заметили его отсутствия за завтраком?

— Он часто завтракал позже других. Я и не удивился.

— Он не говорил вам, что носил в сумке? — напрягся следователь.

— А почему он должен меня информировать? Я для него — условник. Он со мною, случалось, строже, чем с другими, был. Возможно, и я на его месте поступал бы точно так. Он — начальник. И панибратства между нами не было. Спасибо, что приютил. Только теперь я тому не рад. Вон в какую цену выливается мне его жалость. В подозреваемые попал ни за что. А ведь случись, не проспи я ту ночь, голову за него положил бы не задумываясь. Он единственный меня понимал.

— Вы уверены, что понимал?

— Иначе не пустил бы к себе в палатку. Не приютил, не защищал. Видел бы он теперешнее, удивился бы немало. Как за усталость расплачиваться мне приходится…

— Прочтите и подпишите протокол, — подал следователь исписанные бумаги. А положив их в портфель, сказал: — Вы свободны. Идите.

А утром, едва условники сели завтракать, к палаткам подъехал следователь. Поздоровался со всеми. Глянул на Тихомирова. У того сердце побитым щенком сжалось. Кусок поперек горла колом встал. Хотелось обругать, накричать. Но знал, этим не поможешь. Ведь вот и сегодняшнюю ночь не спал. Жизнь не мила стала.

— Тихомиров, я задержу вас ненадолго. — И, обратившись к Трофимычу, продолжил: — Думаю, часа нам хватит.

— Попался, курва, за самые яйца, — ухмылялся Шмель злорадно.

Андрей Кондратьевич, глянув на Тихомирова, обронил:

— Пригрел человек змею под боком. Сколько хороших людей погибло, а это дерьмо никакая погибель не берет.

— Давайте без комментариев, — сухо прервал следователь.

Когда люди ушли на работу, допрос возобновился.

— Откуда вам известно, что у Лаврова не было денег?

— Зачем они в тайге? Что тут с ними делать? Да и не утверждал я, только предположил. На это имею право.

— А я и не оспариваю его. Но вот что меня интересует: почему вы умолчали, что Лавров в вашем присутствии получил почту во время пожара? От нарочного. Расписался за нее. Вскрыл

конверт. Вы стояли рядом. И увидев, откуда письмо, изменились в лице. Этого письма вместе с полевой сум-

кой найти не удалось. Но вы, вероятно, помните, откуда оно пришло?

— Из органов безопасности, которые меня в тюрьму упекли. Естественно, что со мною творится, когда я вижу иль слышу упоминание о тех органах, — дрогнул голос Тихомирова.

— Что было в том письме? Припомните, — попросил следователь.

— Не читал. Не смог. Строчки перед глазами поплыли, как в тумане. Да и Лавров тут же сунул письмо в сумку.

— А жаль, что не разглядели. Ну что ж, письмо мы восстановим. Это не сложно. А кроме него, ничего в конверте не было?

— Не видел. Не присматривался.

— Может быть, нарочный перепутал или забыл, но говорит, что в конверте фотографии были. Несколько выпало. Лавров поднял, — внимательно смотрел следователь на Тихомирова.