понравились распоряжения немецкого генерала и его боевой пыл. В душе он даже допускал, что турок на сей раз разобьют. Надежда не поколебалась и тогда, когда чауши[85] сумели остановить напуганных осман и повернуть их снова лицом к наступающим. Земле пришлось глотнуть новой крови, принять на грудь новые растерзанные трупы. Турки продолжали отступать, неся большие потери.

Но генерал Эдельман внезапно упал, сраженный пулей. Драгуны вынесли его из свалки.

Наступление захлебнулось.

Глава IX

1

На краю лужайки, среди ветвей старой липы металась крохотная птаха. То издавала горестные трели, то принималась летать вокруг дерева, то снова исчезала в листве. Там, складывая травинку к травинке, она построила теплое гнездышко, устланное мягким пухом, который выщипала клювом со своей грудки. Там был ее дом и жили птенчики, ее любовь и гордость. Услышав нежный голос матери, птенцы поднимали в гнездышке желтые клювики и издавали тоненький писк. Птаха прилетала на порожек, подбадривала птенцов и себя и снова бросалась в полет с отчаянными трелями, взывая к небесам и земле. Это была мольба матери, почуявшей приближение опасности. Солнце склонялось к закату, и небо вдали налилось алым цветом, будто его обагрили невинной кровью. Вокруг стояла тишина, листья едва колыхались в струях вечерней прохлады. Но с запада порой долетали острые порывы ветра, и материнское сердце птахи знало уже, что близится буря. Не пройдет много времени, и толстые ветви станут гнуться, а тонкие — трещать и ломаться, и гнездо ее с птенцами охватит страшный вихрь. Запищат, забьются, заплачут от страха робкие птенчики. Она же накроет их золотистыми крылышками, будет их согревать и вместе с ними дрожать и плакать от страха, в ожидании, когда стихнет буря и минует ночь, когда начнется новый день с чистым небом и ясным солнцем. Если, конечно, малое гнездышко выдержит, не будет развеяно ветром, не упадет...

Мастер Маня, добрая душа, хлопнул ладонью по луке седла, поворачивая коня к одинокой липе. Вскарабкался по стволу и ветвям до гнезда.

— Она тебе сейчас выклюет глаза, — поддразнивал его снизу капитан Георгицэ, следя за птичкой, метавшейся вокруг дерева.

— Не бойся, пане капитан. Птицы чуют добрых людей.

Маня наломал сухих веточек и прикрутил их крепко тонкой лозой вокруг гнезда, устроив как бы подмосток. Бросил в гнездо несколько крошек хлеба.

— Теперь им не страшен и ураган, — сказал он, спускаясь. И птичка, словно понимая, проводила его благодарным щебетом.

Они добрались до вершины холма. Оттуда была уже видна Малая Сосна. Придержав коней, оба внимательно присмотрелись к домикам селения, дорогам, колодцам с журавлями, садам. Мастер Маня вздохнул:

— Что станет с нами теперь, капитан?

Георгицэ проглотил ком.

— Велик господь и сила его, — пробормотал он. — Не оставит он заботой двух бедных христиан, не оставит и защитой. Государь наш Дмитрий-воевода с царским величеством добрые друзья. Царь Петр будет к нам милостив и возьмет под свою руку. И настанет день — вернемся в родную землю с сильным войском, а тогда уж непременно изгоним поганых.

У заветных ворот им повстречался лохматый цыганенок. Свою кушму из собачьего меха паренек забросил в воловьи ясли; к осени будет искать ее там, словно великую ценность.

— Добро пожаловать, ваши милости, — поклонился цыганенок. — Паненка Лина и Профира сучат нитки в опочивальне.

Георгицэ окинул взглядом просторный двор. Перед ним возникло видение: усадьба заполнена веселой толпой, музыка играет, парни гикают, топая в яростном жоке. Среди гостей важно расхаживает сам Костаке Фэуряну, повязанный рушниками, в коричневой шляпе с золоченой лентой, с кувшином вина в руке. Вот в притворе появился Кантемир-воевода: и люди приветствуют его, и пляски становятся жарче, парни с цветами на шляпах щиплют девок, и красотки скачут пуще прежнего в пляске, так что земля дрожит. Завязываются целые хороводы, пляшут мужики и бабы, молодые и старики... Пляшут все, ибо жених — Георгицэ, а невеста — Лина. Поодаль, возле дымящихся котлов, хозяйки раскатывают в ладонях комья вареного пшена, смешанного с жареным луком, укропом и мясом, завертывают их ловко в виноградные листья, ошпаренные и хорошо отжатые, готовя самые вкусные на свете голубцы. Другие женщины раскатывают тем же манером комки мелко нарезанного мяса, сдобренного перцем и иными приправами. Такие тефтельки, по их словам, не часто попробуешь в наших краях, кто положит такую на язык — тому и пчелиного меда более не понадобится. Мужики вырыли яму на том самом месте, где стоял старый сарай, разожгли в ней огонь и поставили на него всех размеров горшки и горшочки. Чуть дальше начали забивать в землю колышки для шатра. Ибо если небо сейчас ясно и солнце весело, кто знает, не налетят ли внезапно тучки и не польет ли из них дождь. Люди веселятся, чарка опрокидывается за чаркой, музыка гремит все громче. Ноги сотрясают землю, ибо пляски у молдаван — не без вывертов, как и парни у них — не без охоты до драки. А старые-престарые деды, опершись о посохи, хихикают, кивая на девчонку, которая пляшет, как кажется им, без легкости, уродилась толстоногой.

Усмехается и капитан Георгицэ при виде забавляющихся стариков.

В притворе появилась Лина, и мираж рассеялся. Бросив поводья мастеру Мане, он поспешил навстречу девушке. Обнял ее и жарко поцеловал. Поцеловала не стесняясь и она Георгицэ. Затем вдруг оторвалась от его груди и отошла назад. Стала искать что-то взором во дворе. Большой петух с величественным огненным гребнем кудахтал поблизости, поглядывая на приезжих то левым глазом, то правым. Взлетел на плетень и протяжно, певуче кукарекнул. Лина легкими шажками подалась в ту сторону. Подошла к конопляной веревке, растянутой между двумя столбами, от амбара к воротам. Провела ласково ладошкой по вывешанному на ней белью. Она лишь недавно с помощью Профиры-цыганки выстирала его и повесила сушить на солнышке. Перед сорочкой, висевшей в самой середке, Лина остановилась. Провела пальчиками по мягким полам, по рукавам, по вороту. У краешков воротника ее руки застыли, словно их охватили невидимые тиски.

— Это батюшкина сорочка, — сказала она тонким голосом. — Я выстирала ее в трех водах. Полоскала Профира, она мастерица полоскать. Хорошо выстирана сорочка папеньки, бэдицэ капитанушко, не так ли?

Капитан Георгицэ словно врос в тропинку, не отвечал. Поглядел с нежностью на зеленую сорочку, отливающую ясными бликами в лучах