показывая офицеру конверт с большими печатями. У самых палаток старший отряда соскочил с коня и направился к царю.

— Старый знакомый! — оскалился Петр, не вынимая из зубов трубки. — Прикипело ко мне твое сердце, что ли, Юсуф-ага, что ты снова ко мне пожаловал?

Юсуф-ага, в зеленой куртке и алых шальварах, в новенькой чалме, глубоко склонился, прижав к груди руку, и четко возвестил:

— Письмо от сиятельного великого визиря Балтаджи Мехмеда-паши. Нам приказано ждать ответа повелителя Российской державы.

Взглянув на еще не успевшую зажить ранку на виске аги, Петр сердито фыркнул. Сорвав печати, пробежал глазами по немногим строкам нежданного послания. Затем, скомкав бумагу, бросил ее гонцу в лицо. Опершись левой рукой о плечо подошедшего князя Кантемира, Петр с издевкой сказал Юсуфу-аге:

— Не терпится вам, неотесанные, заполучить сего князя? Любезно было бы утащить его в вашу дыру и там удавить?

Юсуф-ага снова склонился, всем своим видом показывая, что он здесь ни при чем.

— Сиятельный господин наш визирь хотел напомнить повелителю Московии, что недостойно двум великим царствам вести спор из-за ничтожного и лицемерного гяура...

Петр дернул головой, глаза его метнули молнии. Молвил решительно и четко:

— Скажи, ага, визирю: близок локоть, да не укусишь. И еще передай, что сказано мной не раз: я отдал бы охотнее ему землю свою до Курска, ибо останется надежда ее вернуть; но никогда не смогу обмануть доверие, оказанное мне, выдав государя, утратившего престол ради дружбы со мной; ибо земли вернуть можно, но честь, однажды утерянную, возвратить уже нельзя. Таков мой ответ, и на том отправляйся, не испытывая далее судьбы. — И обращаясь к Кантемиру: — Пойдем, любезный друг, завтрак на столе!

Перед тем как ступить под сень царского шатра, Кантемир еще раз взглянул на древний вяз в сердце степи. Там виднелись еще трое всадников, словно вышедших из земли у подножия могучего дерева. Князь задержался, пытаясь издали разглядеть, кто скачет к ним с берегов Днестра. Вскоре стало ясно: это был грамматик Гавриил с двумя слугами. Многомудрый учитель, покрытый пылью и усталый, сошел с коня, преклонил колено и приложился к руке своего государя. Кантемир коснулся ладонью его обнаженной головы.

— Встань, Гавриил, встань. Я боялся, что утратил тебя навек.

— Прости, государь, что опоздал, — сказал Гавриил. — Все время, пока ты был на войне с войском, мы ездили по местам, указанным тобою, и разыскивали то, что ты велел искать. Исследовали поляну за поляной, чащу за чащей, овраг за оврагом. И всюду, где замечали следы старинных развалин, раскапывали их лопатками...

— Спасибо за верность, Гавриил. Труды твои не пропадут. — Помедлив, князь спросил: А помнишь ли латинские стихи, которые ты нашел на могильном камне? Как они звучали?

Грамматик, призвав память, медленно прочитал:

Hic situs est vates, quem divi Caesaris ira.

Augusti patria cedere iussit humo.

Saepe miser voluit patriis occumbere terris.

Sed frustna; hunc illi fata dedere locum.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

1

Бог дождя покрыл огромной ладонью град Москву, заволок его туманом и сыростью. Завесил темным маревом золоченые маковки церквей и кровли домов. Затруднил дороги, покрыл слезами камень стен. Кирпичные здания печально нахохлились, деревянные — скукожились; оконца их сиротливо поблескивали, словно заплаканные глаза.

Траурная процессия медленно тянулась к Покровке. Великие бояре и малые, господа и слуги шагали по лужам, в молчании склонив головы. Слышалось только чавканье сапог в грязи да шум дождя. Но Дмитрий Кантемир не слышал и этого. Мысли князя уносились в пределы, еще более туманные, чем завесы мрачных облаков над Москвой. Их увлекло по запутанным тропам далеко от города, дождя и людей. Человеку, шептали ему туманные дали, человеку не всегда было известно существование божественной силы. Люди занялись поиском бога и нашли его лишь тогда, когда им стало особенно тяжко. Когда оказались на краю пропасти и устрашились падения. Дотоле небеса для них оставались пустыми, а сердце их и разум — легкими, словно птичий пух, и ясными, как чело младенца. Обретя же бога, люди возомнили, что избавились навек от опасности. Но вскорости убедились, что на земле и в небесах существуют также иные силы, грозные и темные. И стали просить всемогущего уберечь их от этих злых сил, защитить их от напастей, оказать свою милость. Сотни лет молились люди богу. Сотни веков. Пока в один из дней, обремененные оковами ничтожества своего и бренности, не воскликнули словами царя-философа: «Все суета сует и всяческая суета!»

Этой ночью, когда князь пребывал в неотлучном бдении у изголовья своей усопшей жены, случилось чудо. Княгиня Кассандра пошевелилась среди цветов, в которых утопал гроб, открыла глаза и молвила: «Не печалься, государь мой Дмитрий! Ведь ныне мой удел — бессмертье». И снова успокоилась, окутанная полутьмой. Лик покойницы опять стал серым, и свечи бросали робкие лучи на вечный покой, отразившийся в ее чертах. Но знаем ли мы, милая Кассандра, зачем приходим на землю? И не приходят ли к концу, с последним нашим вздохом, стремления наши и все, что зовется жизнью? И разве не смерть для жизни — истинный и самый ценный венец? Кто мы перед ликом вечности? Что есть горсть праха перед горою Олимп? Что перед горной цепью ком земли? Александр Македонский, по свидетельству Квинтуса Курциуса, подобно иным королям и царям в разные времена и в различных частях света, покорял народы и страны, добыл себе славу, величие, и богатство. Аристотель, Августин, Авзоний, Катон, Цицерон, Эразм, Платон, Плутарх, Сенека и столько еще других достойных мужей старались добыть себе славу в философии или искусстве общественного глагола. Но что досталось им в итоге? С чем остался Геркулес, разорвавший пасть льва, или Кир, повелевший наказать бичами строптивое море? Арабский поэт Мус сариф-уд-дин ибн Абдаллах Мушлик-уд-дин Саади из Шираза посетил Исфагань, Дамаск, Индию, Эфиопию, Мекку, Медину, проехал всю Африку и Азию. Написал известные во всем мире «Сад» и «Сад роз», почитал уже себя богатым и славным. Но переменчивая фортуна дала и ему испытать силу своих безжалостных когтей. Судьба... Все, что зовется человеческим могуществом и богатством, преходяще и обманчиво, подобно детской игре. Милая Кассандра, упоенная счастьем жизни, не