смотрели друг на друга. Ренат, удивленно переводивший взгляд с одного на другого, заметил по выражению их лиц, что они всё-таки умудряются как-то общаться. Брови капитана поднимались всё выше, а Большаков как-то по-особому хитро моргал своими красноватыми веками. Впрочем, вскоре Илья произнес вслух:

— Обана, да, Виталик? Вот теперь твое удивление стало более достоверным.

— Быстро она тебя натаскала. Талант, — покрутил головой тот.

— Талант —это, надеюсь, обо мне?

— Не надейся.

Ренат возмущенно стукнул себя кулаком по колену.

— Высе вы первую ощщиреть офисерам, а? Пощщему мине только техенищщеские вопыросы?

* * *

Москва. 31 августа 1999 года. 10.32.

В самом-конце августа служебный телефон Юрия Николаевича снова зазвонил —точнее, заиграл, пробибикал короткую негромкую мелодию. Борисов поднял трубку и услышал знакомый голос Тимашова:

— Привет, Юрий Николаевич! Не забыл насчет уток? Поедем?

— Здравствуй, — Борисов задумчиво разглядывал лежавший перед ним листок бумаги. Потом посмотрел на стоявшую у его стола лейтенанта Рубцову и благожелательным подмигиванием дал знать ей, что она может идти. Та понимающе кивнула и удалилась.

— Что ж не поехать, поедем, —добродушно сказал он в трубку.

— Кстати, помнишь, по последнему пункту? Будем считать, что окончательно договорились.

— Как не помнить. Очень хорошо, что договорились.

— У меня тут ещё дельце к тебе, уже по служебному профилю, с терроризмом связано. Если ты очень занят, конечно, —скажи, я не настаиваю. Но если согласен помочь, я оформлю запрос на твоё начальство, что так, мол, итак, дело темное, странное, без помощи специалистов не обойтись. Сдается мне, что это больше твое направление, чем мое.

— А что за дело?

— Взрывы туту нас, —Тимашов помялся. Взрывы-то взрывы, но некоторые в схему не укладываются. Что-то нечисто. Точнее, наоборот, слишком чистая работа. Да я тебе на охоте подробнее расскажу, что сейчас болтать? Ну как?

— Конечно. Занят —не занят, а обстановка такая, что помогать надо.

Тимашов засмеялся.

— Ты всегда был мужик сознательный. Так в следующую субботу встречаемся, да?

Борисов опять посмотрел на лежащую перед ним бумагу.

— Да. У меня к тебе тут тоже будет пара вопросов. Но об этом, действительно, лучше будет поговорить на охоте.

— Хорошо. До встречи.

Майор положил телефонную трубку и потянулся за сигаретами. На бумаге перед ним был следующий текст.

Документ А

Содержался в файле ZARATUSTRA.doc.

(Шифр, которым был «закрыт» данный файл, удалось раскрыть только благодаря счастливой случайности. Текст изначально написан по-арабски, на магрибском, если верить лейтенанту Рубцовой, диалекте. Кем мог быть автор данного файла, установить в ближайшее время навряд ли удастся. Откровенные параллели с личной судьбой и с судьбой учения Фридриха Ницше вряд ли стоит принимать во внимание в качестве мотива. Скорее имеет место обратная связь).

Этот лист бумаги —фрагмент моей исповеди.

Способ, которым я его пишу, позволяет с высокой степенью вероятности надеяться на то, что расшифровать его не сумеют даже нынешние мои Братья. Но они сумеют сохранить его и передать от поколения к поколению. И к следующим поколениям. Покуда, наконец, не настанет время и не найдется умелец, который сможет прочесть эти строки.

Таких листов будет восемь. Для русского Братства — два. Два —для английского. Два —для немецкого. По одному —евреям и арабам.

То, что происходит с Европой на моих глазах, — страшно. Если так пойдет и дальше, то через век-пол- тора наступит эпоха страшных диктатур, по сравнению с которыми империя инков покажется детской забавой. И останется только молиться, чтобы диктатура эта оказалась всемирной. Иначе все живое на планете будет попросту уничтожено, И затянется этот ад, по моим подсчетам, столетий на пять, на шесть. Это в лучшем случае.

Когда я увидел наше будущее, мне показалось, что всякая деятельность теряет смысл. Что лучшее для смертных — не родиться на свет и не рожать детей. Но я обратился за советом, и мне помогли. Теперь я точно знаю, что нужно делать. И делать как можно скорее.

Вакцину страшной болезни нужно привить человечеству —и именно европейскому человечеству немедленно. Пока не наступила эпоха всеобщей грамотности и доступных всем средств массовой информации. Пока технологии внушения находятся в зачаточной стации разработки.

Нужно привить потерявшей всякие ориентиры городской толпе вакцину, именуемую «вождь». И дать родиться эпохе кровавых диктатур — но через полсотни лет, а не через полтора века. Тогда человечество переболеет этой язвой лет за сорок—шестьдесят. Пока у него нет самого страшного оружия. Пока управлять сознанием ещё не научились так, как научатся чуть позже.

Погибнут миллионы и десятки миллионов людей. XX век будет страшен. Но если не переболеть этой корью в детстве, если не получить иммунитета, повзрослевшее человечество уже не переживет этой болезни...

Так пусть же философы бросают идеи в массы. В массах из идей спроворят лозунги и кинутся рвать друг другу глотки. Пусть миллионы русских, немцев, евреев, англичан и китайцев сгорят в этом адском котле. Они спасут своих детей и внуков.

Больше всего я боюсь сойти с ума, не доведя своей работы до логического конца. Ответственность за миллионы убитых и замученных — во исполнение моей воли, по правилам затеянной мною игры —уже сейчас не дает мне спать по ночам и смотреть в глаза детям. Но я должен. Я должен. Я должен.

На камне сим осную волю свою.

Да будет так.

И — возрадуемся.

Никита Велиханов

РАНДЕВУ С ЙЕТИ

Часть первая

ПОИСК

Глава 1

26 июня 1999 года. Москва.

Когда-то давно, в далеком школьном детстве Ирина Рубцова любила долго спать по утрам. В университете она тоже, случалось, опаздывала на первую пару часа этак на полтора — просто потому, что не могла себя заставить вылезти из-под теплого одеяла наружу и прервать медленное, сладостное течение роскошных рассветных грез, той ласковой полуяви-полусна, в которой Ирине до поры до времени было комфортнее всего. По крайней мере если сравнивать со всем прочим, чем норовила ее побаловать жизнь. Потом приходилось врать, выдумывая по ходу обстоятельства, сюжеты и действующих лиц. Но уж в этом искусстве Ирине — по крайней мере среди знакомых и полузнакомых — равных не было. Действительность, которую по необходимости приходилось укладывать в жестко заданные рамки (как то — не пришла к первой паре, пропустила теорию английской грамматики, где, спрашивается, была?), приобретала медоточивые свойства привычной предутренней грезы.