Ты чуть не упал с той громоздкой коряги —я думала, ты себе что-нибудь сломаешь...

Она опять потупилась, а затем вновь навскидку ба-бахнула по Большакову своими глазищами.

—А ещё... вода, которой ты меня облил, была такая холодная... Бр-р-р! Я не выдержала и проснулась.

Они ещё долго молчали, но не потому что прервалась нить, затерялась связавшая их тропинка взаимопонимания. Наоборот, слова вдруг стали совершенно не нужными, словно Илья и Ирина были отражением друг друга в каком-то волшебном зеркале, и это отражение не было мнимым —они мгновенно понимали, вбирали и повторяли друг друга без паузы, каждый жест, каждую мысль, каждое ощущение...

Наконец, Большаков нашел что сказать:

— Ты научишь меня тому языку, который изучила у своих лешаков?

— Конечно! Тебе нужно проделать совсем небольшой путь, я уверена, что ты быстро научишься. Вот смотри...

* * *

Москва. 10 августа 1999 года. 12.00.

На следующий же день после возвращения Виталия с Ириной из экспедиции майор Борисов вызвал Ирину к себе и подсунул ей для перевода небольшой фрагмент из «Завещания Петра», по-немецки, да ещё Илюша постарался: распечатал его готическим шрифтом, так, как будто текст отсканирован с какой-то старой немецкой книги.

Фрагмент этот, безо всяких объяснений насчет того, что это такое и откуда взято, Борисов попросил Ирину перевести на русский язык и по возможности проанализировать — бегло, не вдаваясь в подробности. Когда, на каком исходном языке этот текст мог быть написан. Что можно сказать об авторе. И вообще всё, что Ирине самой покажется в этом тексте заслуживающим внимания.

Борисов говорил небрежно, как бы между делом, а сам внимательно наблюдал за реакцией своей новой подчиненной на текст. Реакции, однако, никакой не последовало. Кроме самой что ни на есть положенной по уставу. Командир приказал —бери под козырек и начинай трудиться. Ни тени удивления. Ни намека на то, что сей текст ей уже знаком. Хорошо держится. Либо действительно ничего не знает. Что ж, посмотрим, что она там переведет. Приказание Борисов отдал лейтенанту Рубцовой в коридоре. А вот с отчетом велел прийти к себе в кабинет. Пусть послушают все, кому это интересно.

С переводом и комментарием Ирина справилась за полчаса. Ровно в 12.40 она, предварительно постучавшись, вошла в майорский кабинет и положила на стол две отпечатанные на принтере странички.

Майор бегло их просмотрел. На одной был перевод, на другой — анализ. Он протянул ей листок с переводом.

— Будьте добры, Ирина, прочтите вслух. Да вы садитесь, садитесь, не стойте навытяжку.

Ирина, не говоря ни слова, взяла листок в руки и начала читать. Голос у неё хороший, подумал про себя майор. Самый правильный женский голос. Мягкий, чуть ниже стандарта, и как будто бархатный —с легкими шумами, особенно в конце каждой фразы.

«(6) Неизменно искать невест для великих князей российских среди германских принцесс, дабы семейных связей наших с германцами прирастало как можно обильнее; тем сближать интересы народов и стран, сколь то возможно, и немцев в верные нашему делу союзники превратить; влияние наше оттого вельми усилится.

(7)     В торговле курс держать по преимуществу на Англию, ибо сильный сей страны флот нам зело надобен и великое может оказать содействие в деле становления собственного нашего флота; за золото платить им лесом и прочими нашими товарами, и прочные связи между англицкими моряками и торговыми людьми и нашими завязывать, тем будет прирастать и торговля наша, и морское наше могущество.

(8)     Без промедления влиянье наше расширять на севере вдоль берегов Балтийских и на юге вкруг моря Черного.

(9)     При всякой возможности подбираться чем ближе, тем лучше к Константинополю и к Индии, ибо кто владеет сними странами, владеет миром...»

На этом текст обрывался. Дальше речь шла о турках и об Иране, о выходе к Персидскому заливу и об отношениях с Австрией. Но и того, что есть, вполне достаточно.

— Ну и что вы на это скажете?

— Текст действительно довольно старый. Написан, вероятнее всего, во второй половине XVIII века.

— А где написан?

— Не в России. Точно я сказать не могу, отрывок слишком маленький. Но автор старательно и не слишком умело имитирует русские обороты с тем, чтобы у читателя- европейца создалось ощущение, что текст переведен именно с русского. Либо же человек, писавший этот текст — в том случае, если текст действительно был изначально написан по-русски, — русским языком владел не как родным. Хорошо владел, но недостаточно для того, чтобы свободно оперировать русским официальным стилем конца позапрошлого века.

—А всё-таки. Где, по-вашему, то есть в какой стране и на каком языке изначально мог быть написан сей опус?

— Вероятнее всего, всё-таки по-немецки. Хотя, повторяю, я не совсем уверена. Это мог быть и французский, с последующим переводом на немецкий. Есть для этого определенные основания. Но пусть будет немецкий. В качестве рабочего варианта. А насчет того —где, определить ещё сложнее. Язык достаточно стандартный, безо всяких диалектных отклонений. Слегка архаичный даже для конца XVIII века. Где угодно. Вена. Берлин. Дрезден. Прага. Вряд ли Мюнхен. Наверняка не Швейцария. Так что основных вариантов все же два —Австрия и Пруссия. Но это в том случае, если исходный все- таки немецкий.

—Ладно. Спасибо за работу. Если вы мне понадобитесь, я вас вызову. А сейчас вы поступаете в распоряжение капитана Ларькина. У него для вас есть дело.

Ирина кивнула и вышла. Майор нажал на кнопку селектора и сказал Виталию несколько слов.

* * *

Москва. 17 августа 1999 года.

Через несколько дней Большаков как бы невзначай спросил у Ларькина:

— А куда делась Аня? Что-то её сегодня не видно.

— Её уже неделю не видно, — подтвердил Ренат. —А сегодня не видно даже на табло в сторожке. Контрольная аппаратура ничего похожего на Аню не регистрирует.

Они сидели в своем излюбленном месте встреч—в беседке. На улице моросил мелкий дождь — близился сентябрь, школьная пора. Грустное время, когда кончаются летние забавы и жизнь входит в свое обычное русло.

Ларькин сделал удивленное лицо.

— Какая Аня? Не знаю никакой Ани. Катю знаю, Тамару знаю. Ну вот ещё Ирину знаю. А Аню не знаю. Вы что- то путаете.

— Э? —удивленный Ренат, по-видимому, слов не нашел.

Большаков, внимательно посмотрев на Виталия, отреагировал так:

— Так, похоже, оренбургская история полностью окончена. Виталик, перестань кривляться, ты похож на удивленного медведя. Нет гак нет. Нет Ани —зато есть Ирина.

Некоторое время они молча