– А что Адив? – спросил Габрил. – Почему он заподозрил, что найдет тебя там?

Каден снова взглянул на Тристе. Та смотрела в доски пола, где недавно лежал труп Тевиса, но, ощутив на себе его взгляд, подняла голову. И всякому, имеющему глаза, все стало ясно. Удивительно, как он не увидел раньше.

– Морьета, – тихо проговорил Каден.

Киль свел брови, кивнул. Габрил промолчал. Каден не отпускал взгляда Тристе. Несколько мгновений та простояла с ничего не выражающим лицом. И наконец спросила:

– Что?

– Твоя мать, – как можно мягче пояснил он. – Это она сказала Адиву, что мы придем в капитул. Она назвала ему имена, сообщила, что те, кого он ищет, оденутся монахами, но будут вооружены.

Тристе обомлела, а затем яростно замотала головой:

– Нет! – Глаза у нее засверкали. – Нет!

– Да, – кивнул Каден.

Он должен был раньше все сопоставить: напряженность, с какой встретила Морьета вернувшуюся дочь, ее странную готовность сотрудничать с человеком, похитившим девушку. Да и то, что она вообще позволила увести Тристе. И нежданное появление Адива в храме.

Как ни странно, ключом к разгадке послужила не Морьета. Кадена осенило при виде лица Демивалль, говорившей с мизран-советником. Он был уверен, что Адив задавит сопротивление жрицы своим титулом и силой оружия. Так ему описывали похищение Тристе: явился советник, пригрозил и лейна ее отдала. Увидев, как Демивалль, не дрогнув, отказывает советнику, он стал куда меньше доверять этой истории.

Оставался вопрос: почему? Почему Морьета доброй волей отправила в горы дочь? Почему выдала Кадена советнику? Ответом было лицо Тристе. Повязка Адива скрывала сходные черты, да и кожа его была заметно темнее, но, вызвав в памяти оба лица, расположив их рядом, он не мог не заметить: тот же подбородок, изящная линия носа… Адив не вырвал из железной хватки храма невинную девицу – он забрал свою дочь.

– Не думаю, чтобы мать желала тебе зла, – осторожно заговорил Каден. – Тарик Адив – один из самых могущественных людей в стране… – Он запнулся, не зная, открывать ли всю правду, и все же решился. – И он твой отец.

Страх и отвращение исказили лицо девушки, руки сжались в кулаки. На мгновение она застыла немой картиной ярости и горя. Потом с криком бросилась на Кадена. Тот поймал девушку за плечи, но кулачки Тристе заколотили его по груди, по голове. В ударах не было той необъяснимой силы, что проявилась в ней в Мертвом Сердце, но била она больно. Когда же девушка разрыдалась, Каден отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в глаза.

– Тебя она не предавала, – сказал он. – Ни в первый раз, ни теперь. Она знает Адива, знает, какая за ним власть, как он беспощаден, поэтому боялась за тебя – боялась, что, если не поможет ему меня остановить, мизран убьет нас обоих. Она пыталась мне помочь, свела с Габрилом, связала с магнатами. Но сломалась, когда Адив явился в храм. Решила, видно, что все кончено, и, как часто поступают люди, встала на сторону победителя. Она надеялась спастись сама и спасти дочь.

Ярость Тристе медленно сменилась пустой безнадежностью. Она уронила руки, попятилась, не глядя на него, ни на кого не глядя.

– Список имен, – тихо подсказал Габрил.

Каден кивнул. Сам он и так помнил имена заговорщиков – пустяк для его памяти, – но не был уверен, что Морьета всех запомнила. Он дал ей не так уж много времени, а когда вернулся, сомнений не осталось: список был чуть сдвинут с места. И взгляд лейны стал напряженнее. И костяшки сжимавших складки платья рук побелели.

– Оба, – без выражения произнесла Тристе.

– Что оба?

– Они оба меня предали, – ответила она. – Мать отдала меня… ему. Он отдал тебе.

Каден открыл рот для ответа, но понял, что не сумеет ее утешить.

– Да, – сказал он, – тебя предали оба.

Ил Торнья ее отговаривал.

– Переход будет тяжелым, Адер, – убеждал он, кивая на чернильные очертания озера.

Еще до зари, когда в черном небе ярко горели звезды, Северная армия и Сыны Пламени выстроились в походные колонны. Воины тихо переговаривались. Обменивались фразами, понизив голос, как это свойственно людям до восхода солнца.

– Нельзя тебе идти, – наседал кенаранг. – Лошадь по озерному дну не пройдет, а если ты сдашься на полпути, Амередад не сможет выделить тебе много охранников.

От одной мысли, что она может сдаться, Адер ощетинилась.

– Мои солдаты идут защищать мою империю, – объявила она. – Я иду с ними.

– Ты мало что сможешь сделать против ургулов.

– Я могу там быть.

Адер не знала солдатской жизни, но множество прочитанных ею трактатов о военном деле говорили, как важен боевой дух.

– Покажу им, что не стану прятаться, пока они жертвуют собой.

«И еще за тобой пригляжу», – добавила она про себя.

Ей волей-неволей приходилось иметь дело к кенарангом, но даже огненная петля Ниры вокруг его шеи не помогла проникнуться к нему доверием.

Кшештрим. Ее разум до сих пор бунтовал против этой мысли, отказывался принять. Она прочла тысячи страниц: трактаты о кшештрим, написанные изучавшими их города учеными, и умозрительные рассуждения философов и богословов, и фантастические истории, – но все потраченные на эти труды чернила не делали кшештрим реальными. И помыслить, что ил Торнья – убийца ее отца, бывший любовник, тот, кто стоит сейчас рядом, глядя на север, – прожил тысячи лет под сотнями разных имен и личин… Нет, невероятно!

– Адер…

– Я пойду, – отрезала она. – Семьдесят миль. Тридцать пять в день.

– Больше, берег извилист.

– Я пойду.

Он кивнул так, будто заранее предвидел, что она заупрямится. Что, если он предвидит все ее поступки? От этого вопроса по коже пошли мурашки. Ответа Адер не знала.

– Тогда, по крайней мере, иди с Северной армией. Рядом со мной.

Адер заколебалась. Ил Торнья и Вестан Амередад между собой договорились разделить войско. Адер только присутствовала при этом. Амередад с Сынами должен был идти восточным берегом, ил Торнья с Северной армией – западным. Если бы ургулы решились проскользнуть отмелью, в любом случае нашлось бы кому их встретить. А еще лучше, если две армии сумеют двигаться вровень – большое «если», – тогда они получат шанс зажать Длинного Кулака в клещи. Доводы звучали разумно, но Адер такое разделение тревожило. В идеале ей бы хотелось держать под присмотром и Амередада, и ил Торнью, но, увы, идеал недостижим.

– Сыны – мои люди, – сказала она.

– Это понятно, – кивнул ил Торнья. – Но ты теперь императрица. Значит, и легионеры тоже твои люди. Им пойдет на пользу твое присутствие, а со своими людьми Амередад вполне справится сам.