Наконец, на низшей ступеньке иерархической лестницы находятся ман-ла (студенты), осваивающие учение и молитвы, преподаваемые ахунами.

Более высокое положение, чем ахуны, занимают доктора права или учители, проповедующие истину; китайцы называют их цяо-чу (если речь идет о буддистских монахах, тот же титул доктора права звучит иначе: фаши).

Каждый цяо-чу отвечает за несколько округов. Ахуны, имамы и манла должны отчитываться перед ними хотя бы раз в год.

Жалованье ахуна зависит от разряда мечети, о которой он печется. Прихожане обеспечивают его едой либо передают для него управляющему мечети необходимую сумму. Кроме того, ман-ла преподносят своим наставникам-ахунам деньги и другие подарки в знак благодарности.

В Сикане немного мусульман. Многие из них — новообращенные китайцы либо потомки новообращенных. Поэтому они, как правило, не являют собой такого разительного контраста, как их единоверцы из Цинхая и особенно из Синьцзяна. Мусульманки Сикана не носят паранджи и свободно ходят по городу.

Мечеть Дацзяньлу — скромное сооружение в китайском стиле. За исключением пола, натертого столь превосходно, что он напоминает зеркало из темного металла, в маленьком помещении, где собираются верующие, нет ничего примечательного.

В отличие от соседней провинции, в Сикане нет школы, предназначенной исключительно для детей мусульман. Они учатся в обычных городских школах. Если родители желают, чтобы их отпрыски изучали религиозное учение и молитвы, то ахун из местной мечети становится наставником детей.

Во время моего пребывания в Дацзяньлу там появился один ученый мусульманский проповедник, объезжавший эти края, дабы раздуть огонь веры в сердцах своих соплеменников. Он говорил с ними решительно и даже сурово, упрекая их в пренебрежении своими религиозными обязанностями и недостаточно усердном распространении «спасительного Учения» — ислама.

Очевидно, в силу безразличия мусульман Сикана к духовным делам они резко отличаются от своих единоверцев из Синьцзяна с присущим тем самоуверенным и отрешенным видом, вызванным их непоколебимой уверенностью в превосходстве своей религии.

Во время китайско-японской войны китайское правительство проявляло недюжинную заботу о мусульманах северо-западных областей.

Молодым людям выделялись стипендии и всячески поощрялось развитие промышленности и сельского хозяйства. Эти меры вряд ли объясняются особым расположением властей к мусульманам, а скорее предпринимаются с хитроумным политическим расчетом.

Число и влияние мусульман западных провинций не могло не привлечь внимания японцев. Они стали активно способствовать приезду мусульман на учебу в Японию. Несколько выпускников японских университетов издали книгу под названием «Вставайте, магометане!», призывавшую мусульман оказывать сопротивление китайскому правительству.

Кроме того, после захвата Маньчжурии японцы предложили новообращенным китайцам денежную помощь для паломничества в Мекку. Они рассчитывали, что благодарные верующие станут превозносить щедрость японских властей. Некоторых из этих людей отправили в Цинхай и Синьцзян в качестве агитаторов. Другие приехали в Пекин, когда город оказался во власти японцев (в 1939 г.); один из новообращенных возглавил Федерацию китайских мусульман, созданную в Японии, отчего пошли слухи об учреждении Хуэйхуэйго, то есть мусульманского государства.

В 1939 году во время ежегодного всемирного сбора паломников (хаджа) в Мекке встретились две китайские делегации. Одна из них представляла Федерацию китайских мусульман, курируемую японцами, а другая — Исламскую китайскую федерацию национального спасения, пребывавшую в согласии с китайским правительством.

С тех пор счастливая звезда японцев закатилась. Эта страна утратила свое влияние в северо-западных областях Китая если не навсегда, то, по крайней мере, надолго. Таким образом освободилось поле деятельности для русских.

Было объявлено, что кафедры исламской культуры будут созданы во всех главных высших учебных заведениях страны за пределами западных провинций. Несколько китайских магометан, получивших дипломы в прославленном каирском университете Аль-Азхар, были назначены заведующими этих кафедр. Однако на Востоке обычно проходит много времени между составлением проекта и его воплощением в жизнь. Образованных мусульман северо-запада должна обрадовать перспектива распространения исламской культуры, но многие их единоверцы могут отнестись к начинаниям правительства в области просвещения с недоверием. Безусловно, ахуны, большинство которых плохо или совсем не понимают смысла произносимых ими текстов, по-прежнему останутся для верующих оплотом ислама, оберегающим вероучение от любых посягательств на вековые традиции. В этом отношении они похожи на своих соседей — тибетцев, монголов и китайцев, закосневших в суевериях и всецело зависимых от местного невежественного духовенства.

Вероятно, население прекрасного края китайского крайнего запада еще долго будет пребывать в полудиком состоянии.

Всегда интересно наблюдать за реакцией простых людей на политические события. Я не упускаю случая следить за этим по мере возможности, особенно если речь идет о представителях народов, чьи воззрения, как правило, существенно отличаются от наших.

В этом отношении я занимала выгодную позицию во время своего последнего пребывания на китайско-тибетской границе. Я находилась там в период, когда все нации, пользовавшиеся правом экстерриториальности, отказались от этой привилегии. Можно подумать, что это был рискованный шаг с их стороны, но всякий, кто непосредственно следил за развитием событий, понимал, что это отречение было не более чем откликом на уже сложившуюся ситуацию. На практике китайцы перестали признавать преимущество иностранцев, а те были слишком поглощены войной и другими делами, чтобы, как прежде, огнем и мечом заставить Китай подчиниться.

И вот, когда известие об отказе иностранцев от своего права долетело до западных пределов Китая, все обитатели окрестных деревень принялись ликовать. Китайцы, принадлежащие к высшему обществу, вели себя довольно сдержанно в силу своего воспитания и врожденной учтивости, но невозможно описать словами неистовую, бьющую через край радость тысяч лавочников, ремесленников, мелких служащих и прочего простого люда.

Они твердили одну короткую фразу, выражавшую чаяния всех китайцев: «Теперь мы сможем сажать иностранцев в тюрьму».

Эта перспектива сулила такую радость, что обычно невозмутимые лица китайцев преображались, и в их безучастных глазах сверкали огоньки. Простаки повторяли: «Мы ничем не хуже иностранцев, мы можем упечь их в тюрьму».

Впрочем, такое уже не раз случалось еще до официального заявления об отказе от права экстерриториальности, и не стоило осуждать китайцев в нынешней ситуации.

Глядя на столь простодушно торжествовавших людей, я понимала, что многие с вожделением смотрят на немногих иностранцев, оставшихся в Китае, предвкушая, как вскоре два полицейских поведут кого-нибудь из них в местную тюрьму.