из шкафа начальника Службы безопасности президента наваял Александр Невзрачный. Что и говорить, с яйцами был писака. Не побоялся. Когда бы той октябрьской ночью его не пристрелили – мог бы, наверное, принести немало пользы, издеваясь над идеологическими оппонентами господина президента. Хлёстко. Ёмко. Цинично. Не в бровь, а в глаз. Сильный, опасный, смелый враг. Поэтому сегодня Джордж вспоминал этого репортёра с уважением.

Один маленький абзац, две-три строчки. Когда к господину Лиандру явилась мать его любовницы Марии Красс, господин Лиандер, по своей доброй традиции, отправил старушку на тот свет, отравив суррогатным алкоголем. Что и говорить – к написанию того текста репортёр Невзрачный подготовился основательно.

А сегодня Стефани протягивала ему газету и не знала, как спросить и при этом не обидеть отца. Папа, это что? Это клевета или... Или ты действительно встречался с мамой моей мамы?

Всё равно ведь докопается! – вздохнул Джордж. И рассказал дочери о той встрече.

Это был 1990 год. Частное охранное предприятие «Беркут» только-только всерьёз встало на ноги и начало работать на полную мощность. Они взяли у горисполкома в аренду на 49 лет тот самый старинный особнячок, сделали в нём ремонт. Красивый кабинет, мало-помалу обставлявшийся стильной западной офисной мебелью и оргтехникой, у исполнительного директора товарища Лиандра Д. Д. уже был, а секретарши ещё не было. Поэтому с посетителями он встречался в основном лично.

Это был ноябрь. Какой-то на редкость слякотный и мрачный день; осень уже переходила в зиму. И, как часто бывало в последнее время, лёгкое, но дико неприятное похмелье с утра. Джордж с тоской косился на шкаф в дальнем углу кабинета, где стояла початая бутылка виски – подарок американских друзей. Но – после обеда расширенное совещание у генерального директора Жмеровского, а Рудольфу и так дико не нравится образ жизни Джорджа. Прямо о необходимости бросать пить ещё не говорит, но намекает. Во время совещания, сидя рядом, обязательно почувствует запах и очень выразительно посмотрит с осуждением.

Ну его на.рен; потерпим до после обеда.

В красивый кабинет пропустили некрасивую женщину. Вернее, когда-то давно она явно была если не красива, то, как минимум, привлекательна. И наверняка пользовалась вниманием у мужчин. Взгляд художника не обманешь. Но – это было тогда. Сегодня ей явно было уже за пятьдесят, плюс… да. Последние несколько лет она явно пила. Сильно пила. Джордж снова покосился на виски в шкафу, но уже с опаской – блин, неужели и у меня тем же закончится? Не хотелось бы…

Потасканная, траченная молью и пьющая бывшая соблазнительница мужиков.

– Здравствуйте. Чем обязан? – жестом он предложил гостье присесть.

– Джордж Джорджиевич, я – мать Маши! – выдохнула женщина.

Утро переставало быть томным. Исполнительный директор «Беркута» посмотрел на посетительницу куда внимательнее.

Чёрт её знает. В прошлой жизни она явно была соблазнительной пышечкой и этим походила на Марию. Но – у Маши в роду явно был кто-то южных кровей. А гостья была блондинкой с белой кожей. Да ещё и с поправкой на тридцать с гаком лет и на алкоголизм.

– Вы хотите сказать – именно вы когда-то родили Марию?

– Да…

Посетительница тяжко вздохнула и пустила скупую слезу, имитируя раскаяние в грехах молодости. На редкость неубедительно.

Ни в чём она не раскаивалась.

– И что вы сделали после того, как родили дочь?

– Джордж Джорджиевич, зачем вы спрашиваете? Вы же и сам всё знаете.

– Затем, что в частном охранном предприятии «Беркут» детям лейтенанта Шмидта не подают. Равно, как и родителям. И если вы пришли ко мне и говорите, что вы – мама Маши, вам придётся это доказать. Итак, что вы сделали после того, как родили дочь?

– Я её… – гостья снова картинно всплакнула, – завернула в одеяло и подбросила к отделению милиции.

– К какому отделению? Где оно находилось? Какой номер?

– В Варском. На улице Строителей Социализма. А какой у него был номер… не помню. Там ещё рядом был книжный магазин.

Там был рядом книжный магазин. И отделение действительно было на улице Строителей Социализма в городке Варском.

– Какого цвета было одеяло, в которое вы её завернули?

– Не помню... Обыкновенное одеяло. Пёстрое какое-то. То ли синее, то ли зелёное. Сине-зелёное какое-то.

В деле о младенце женского пола, подброшенном к отделению милиции, были только чёрно-белые фотографии. А описывать одеяло в подробностях составители протокола поленились: младенец завёрнут в байковое одеяло, изображённое на прилагаемых фотографиях – и точка. Наверное, в реальности оно действительно было сине-зелёным. Во всяком случае, пёстрое и неяркое – это точно.

– Ещё что-нибудь помните?

– Я приколола к одеялу записку. Я назвала девочку Машей. Ну, и написала.

– Записку сами писали?

– А кто же ещё? Сама, всё сама.

Джордж протянул посетительнице лист бумаги.

– Напишите ещё раз то же самое.

Про себя вспомнил добрым словом директора Машиного детдома – благодаря Рейнольду Александровичу та самая записка, изъятая из личного дела сироты Красс, сегодня лежала в сейфе Джорджа.

– Я не помню точно… это давно было.

– Пишите, что помните. О чём вы написали тогда?– Совсем немного. Имя, день рождения Маши… – А когда она родилась?

– 20 марта.

– А год?

– Пятьдесят седьмой. Двадцатое марта пятьдесят седьмого года.

– Всё, больше не отвлекаю. Сосредоточьтесь – и постарайтесь максимально точно воспроизвести. Написать то же самое, что написали тогда.

– Господи, прости меня… Стыдно-то как! Я тогда была молодая, глупая…

В конце концов, она написала записку.

– Вот, возьмите! Господи, какие страшные воспоминания! Я…

Жестом Джордж остановил её речи. Вот вроде бы и причитала-то она недолго – минут от силы пять. Но... Насквозь фальшивые причитания, как будто слизанные с самых мерзких сочинений писателей-деревенщиков. Беспутная колхозная баба коряво и неубедительно изображает скорбь, припоминая грехи молодости. Как только выяснилось, что у дочери, от которой она когда-то так легко отказалась, нашёлся муж – депутат Верховного Совета... О да! Тут же