он власть…

Так как же просишь пощадить

      Того, кто должен пасть?

«Великодушный государь

      Не будет столь угрюм.

Он доблесть в недруге почтит

      И благородный ум!»

«Прочь, Кэниндж! Прочь! клянусь Творцом,

Нам давшим жизнь: и в рот

Мне не полезет хлеба кус,

      Покуда Чарльз живет!

Клянусь, на это солнце он

      Глядит в последний раз!»

И Кэниндж вышел. Слез ручьи

      Вмиг хлынули из глаз.

И к Чарльзу в замок он пошел,

      Скорбящий пилигрим.

Пришел и на скамью упал,

      Заплакал перед ним.

«Мы все умрем! — воскликнул Чарльз. —

      Не все ль равно, когда?

Смерть неизбежна, стережет

Нас всех одна беда.

Зачем же духом ты скорбишь,

      Терзаемый тоской!

Ужель оплакиваешь ты

      Желанный жребий мой?»

Благочестивый Кэниндж рек:

      «Затем я слезы лью,

Что ты умрешь, на произвол

Оставишь ты семью».

«Ах, слезы осуши… легка

Да будет мне земля!

Я презираю смерть и власть

Эдварда-короля.

Всевышний, если я умру,

      Окажет милость мне:

Он попечение возьмет

      О детях и жене.

Мой рок написан был, когда

      Вдохнул он душу в плоть.

Ужель осмелюсь я роптать,

      Коль так судил Господь?

Спроста ль из битв я вышел жив?

      Кровавый помню бой.

Ряды бойцов косила смерть

      Безжалостной рукой.

И, рассекая небеса,

      Летели тучи стрел:

В грудь не вонзилась ни одна

      И я остался цел.

Так неужели трусить мне

      И унывать, о друг?

Пусть каждый будет храбр, как я;

      Мне незнаком испуг.

О, Генрих! С трона свержен ты…

      Себя ты сбережешь,

Коль Бог судил… а коли нет…

      То — Божья воля, что ж!

О, друг мой! Виноват я тем,

      Что Генриху служу,

И то, что я не подхалим,

      На плахе докажу.

Свой род от знатных я веду —

      Об этом говорит

Герб геральдический отца

      И предков медный щит.

Отец давно ушел туда,

      Где тлен и вечный хлад.

И скоро я из царства слез

      Уйду с страну услад.

Меня учил он сочетать

      С любовию закон.

И отличить добро от зла

      Преподавал мне он.

Голодным щедрою рукой

      Мне завещал помочь,

Дабы от дома моего

      Слуга не гнал их прочь.

Кто смеет упрекнуть меня?

      Заветы я берег.

Дневных деяний перед сном

      Я подводил итог.

Я ль ложе брака осквернил?

      Спроси мою жену!

Не может и король вменить

      Измену мне в виду!

Скоромной пищи никогда

      Не ел в Великий пост.

Мне не о чем скорбеть, когда

Взойду я на помост!

Нет, бедный Генрих! Не узрю,

      Как будешь умирать.

За дело праведное я

      Готов и жизнь отдать…

О, край погубленный! Тебе

      Не знать покоя вновь…

Потомки Ричарда царят,

      Рекою льется кровь.

Иль кротость Генриха тебе

      Успела надоесть,

Что на Голгофу всходишь ты,

      Забыв покой и честь?

Хотя велит меня свезти

      На казнь Плантагенет,

Над телом он имеет власть,

      Над духом власти нет.

Хоть вечером мою главу

      Проткнет позорный шест,

Хотя не будет водружен

      Над прахом Чарльза крест, —

Но имя в книге бытия

      Не может истлевать

И Добрый Пастырь призовет

      На дух мой благодать.

Приди же, Смерть! Для вечных благ

      Мир покидаю я.

Все — суета. Прощай, жена!

      Прощайте, сыновья!

Любезна смерть моей душе

      Она, как вечный май.

Расстанусь с жизнью я легко.

      О, бренный мир, прощай!»

И молвил Кэниндж: «Хорошо

      Так смерть принять, как ты,

И в горний мир перелететь

      Из мира суеты…»

Но вот звонят в колокола,

      Вот заиграл рожок

И топот конский слышит Чарльз:

      К нему стучится рок.

Но вот переступил порог

      Со стражею палач.

Супруга Чарльза их ведет

      И раздается плач.

«Не плачь, Флоренса! Твердый дух

      Смутит твоя слеза…

Дай Бог, чтоб каждый смерти мог,

      Как я, смотреть в глаза!

Флоренса милая, не