– Понимаю, – кивнул я.

Еще бы я не понимал. Меламори совершенно равнодушна к деньгам как таковым, но при этом чрезвычайно азартна. Получив на службе недельное жалованье, может рассеянно сунуть его в ящик стола и никогда больше не вспомнить, зато я своими глазами видел, как она рыдает от ярости, проиграв мне в «Крак» всего полдюжины горстей. И в лавке может торговаться часами – просто ради удовольствия настоять на своем. Неудивительно, что ей так понравилось щедрое предложение хозяина собачьего дома: оно похоже не столько на честный заработок, сколько на случайный выигрыш. Значит, эти деньги должны попасть в ее карман. И гори все огнем.

– Леди Меламори, как ты уже понял, хочет немедленно расторгнуть договор, – сказал Шурф. – Но не может сделать это без моего согласия, поскольку дом мы арендовали вдвоем. Я же, в свою очередь, считаю, что решение должен принимать ты. Собаки сейчас находятся здесь на правах гостей. И если их присутствие покажется тебе утомительным, ты сможешь попросить их вернуться домой – при условии, что дом у них будет. Когда мы откажемся от аренды, ситуация в корне изменится. Иными словами, ты лишишься цивилизованного способа решения возможного домашнего конфликта. А выгнать домочадцев на улицу ты, по моим наблюдениям, не способен. Что, с одной стороны, делает тебе честь, а с другой, изрядно усложняет жизнь.

– Да не будет такого никогда! – взвилась Меламори. – Собаки ведут себя, как придворные фрейлины – притом, что Максу вообще до одного места, кто как себя ведет. Он их или любит больше жизни, или вовсе не замечает, потому что занят чем-то другим; нас с тобой, впрочем, тоже. И ты это прекрасно знаешь.

– Я понимаю, что вероятность подобного развития событий ничтожно мала. Но все равно считаю, что у Макса должна быть свобода выбора. По крайней мере, на его месте я бы желал этого для себя. И был бы чрезвычайно недоволен, обнаружив, что близкие люди поставили меня в безвыходное положение.

– Спасибо, – сказал я. – Очень здорово знать, что ты настолько на моей стороне. Но решение в данном случае должен принимать не я.

– А кто? – хором спросили Шурф и Меламори.

– Собаки, конечно. Речь же об их доме. То есть формально арендовали его вы, но именно для собак и, если я ничего не путаю, по их настоятельной просьбе. И даже аренду в последнее время Дримарондо оплачивал сам, из своего университетского жалованья. Для бывшей вечно голодной дворняги это, как я понимаю, очень важно. Не хотелось бы разбивать ему сердце.

– Ой, а ведь правда, – растерянно сказала Меламори. – Как-то я не подумала.

– И я не подумал, – признал Шурф. – Столь вопиющее пренебрежение правами заинтересованных лиц на основании отличия их облика от человеческого совершенно непростительно. Хорошо, что ты вмешался. В некоторых случаях отсутствие необоснованного высокомерия – само по себе здравый смысл.

– Да ладно тебе, – улыбнулся я. – Просто я не хотел принимать чью-то сторону в вашем споре. И нашел способ выкрутиться. А что он по счастливой случайности оказался самым справедливым решением, так это нам просто повезло.

Пришлось звать собак и подробно объяснять им сложившуюся ситуацию.

Друппи, будучи существом бессловесным, зато оптимистическим и любвеобильным, восхищенно мотал ушами в ответ на все, что мы говорили, и время от времени предпринимал попытки лизнуть в нос всех присутствующих, включая сэра Шурфа. Строго говоря, даже начиная с него. Ума не приложу, как у него хватило духу. Лично я бы ни за что не решился.

Зато Дримарондо от души наслаждался переговорами. В смысле мотал нам нервы. Битых полчаса пространно рассуждал, как важно иметь собственный дом, куда можно вернуться, если в гостях что-то пойдет не так. Потом печально посетовал, что его лучший друг испытывает необъяснимую привязанность к своему формальному владельцу – то есть ко мне. И с этой его слабостью приходится считаться, ничего не поделаешь. Наконец Дримарондо неохотно признал, что из Мохнатого Дома гораздо проще добираться в Университет: десятиминутная пробежка, и ты на месте. А с окраины Левобережья приходилось стартовать часа за три до начала лекции, и все равно не удавалось избежать опозданий, очень уж много соблазнов встречалось на пути.

Вспомнив о соблазнах Левобережной жизни, Дримарондо снова пригорюнился, но уже было ясно, чем все закончится. И точно: как следует, поморочив нам головы, пес снисходительно объявил, что готов пожертвовать своей территориальной независимостью ради дружбы и работы, поскольку это – наивысшие ценности для всякого разумного существа.

И ведь не поспоришь.

– Но у меня есть два условия, – сказал мне Дримарондо. – Если ты не готов их принять, я не смогу остаться в твоем доме на правах постоянного жильца.

– Какие? – обреченно спросил я.

Даже не знаю, что ожидал услышать в ответ. Но заранее приготовился к худшему. Например, от меня потребуют возвращаться домой не позже полуночи. Или, скажем, тратить на подвижные игры с собаками не меньше трех часов в сутки. Или, чего доброго, прекратить ежедневно принимать ванную, уничтожающую все принесенные с собой с улицы интересные запахи, которые заменяют собакам свежие выпуски газет и приключенческие романы – одновременно.

– Во-первых, мне совершенно необходим собственный кабинет, – объявил Дримарондо. – В гостиной обычно слишком шумно, чтобы готовиться к лекциям. В прихожей темно, в погребе сыро, что вредно для книг. А в кухне слишком много соблазнительных ароматов, отвлекающих от работы. И вообще для мыслителя вроде меня важно всегда иметь возможность запереться на ключ и ощутить леденящее одиночество. Я слышал, что оно чрезвычайно полезно для умственной деятельности.

– Безусловно, – согласился я, чуть не расплакавшись от облегчения. – Ничего полезней леденящего одиночества и выдумать невозможно. Сам бы с утра до вечера его ощущал, да кто ж мне даст. Но тебе помочь несложно, в доме много свободных комнат, выбирай любую. И прости, что сам тебе это не предложил. Просто не догадался. А что за второе условие?

– Пообещай мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станешь декламировать в моем присутствии стихи Аландо Муртизая.

– Что?! – изумленно переспросил я. – Какой еще Аландо Муртизай?

– Это тот редкий случай, когда незнание предмета делает тебе честь, – мрачно ответствовал Дримарондо. – Буду счастлив, если ты избавишь меня от скорбной обязанности тебя просвещать.

– Аландо Муртизай – угуландский поэт времен конца правления династии вурдалаков Клакков, – вмешался Шурф, большой любитель скорбных обязанностей. – Автор, интересный, скажем так, скорее для формирования объективного представления о литературной ситуации соответствующей эпохи, чем сам по себе. Однако Дримарондо невзлюбил его по иной причине. Он считает, что творчество Аландо Муртизая оскорбительно для собак. И наносит непоправимый ущерб их репутации.

– Это как?!

– В стихотворениях сэра Муртизая нередко встречаются такие неприемлемые с точки зрения Дримарондо образы как «смердящий старый пес», «вонь песьей пасти», «бессмысленный собачий вой» и даже «бродячих псов безрадостная слу…»