Причина столь сдержанного поведения прояснилась сразу: в гостиной меня ждала не только Базилио. Второе кресло занимал сэр Шурф Лонли-Локли, чье присутствие неизменно действует на собак, как смирительная рубашка. И их можно понять.

– Выглядишь, как Магистры знают что, – укоризненно сказал он.

Я очень удивился. До сих пор моя манера одеваться возмущала только Мелифаро. Вот уж никогда не думал, что Шурф станет укорять меня за отсутствие какого-нибудь золотого лоохи до пупа, или что там нынче все дружно носят.

– Я имею в виду твое лицо, – подсказал он. – Очень хорошо, что ты наконец стал мастерски изменять внешность. Дело за малым: научиться не забывать, что ты это сделал. И возвращать себе нормальный облик, когда приходишь домой, а не ждать, пока само пройдет.

– А разве важно, как я выгляжу?

– Положа руку на сердце, не очень. В данном случае значение имеет не облик, а безупречность твоего поведения. Действие всякого колдовского приема должно заканчиваться в тот момент, когда его эффект перестает быть необходим. Хорошая привычка, пригодится, – строго сказал Шурф. И внезапно с обезоруживающей откровенностью добавил: – Но на самом деле, подлинная причина моего недовольства заключается в том, что я уже довольно долго тут сижу, а ты шляешься невесть где. Упрекнуть тебя за такое поведение я не могу, поскольку явился без предупреждения. Но я все равно сердит, что не застал тебя дома. Поэтому сразу нашел, к чему придраться. Извини.

– Потрясающе, – ухмыльнулся я. – А ты до сих пор не в курсе, что в Мире существует такая удобная штука, как Безмолвная речь? Надо было прислать зов, я бы поторопился.

– Да я и собирался. Но тут в гостиную пришла Базилио и спросила, в чем смысл жизни. Пришлось сказать.

– Ну ни хрена себе. Ты и это знаешь?

Шурф только плечами пожал. Дескать, какие пустяки.

– И мне тогда скажи, – потребовал я.

– В чем заключается смысл твоей жизни, я не просто не знаю, а даже предположить не возьмусь. Правдивый ответ на любой по-настоящему важный вопрос всегда существует во множестве версий. И выбор того или иного варианта зависит от личности спросившего. Не думаешь же ты, будто смысл жизни один и тот же для всех?

– Не то чтобы думаю, но вполне допускаю такую возможность. Ладно, а Базилио ты что сказал? Или смысл ее жизни – это секрет?

– Разумеется, секрет. Люди обычно предпочитают скрывать от ближних и гораздо менее важные сведения о себе.

– От тебя не секрет, – великодушно решила Базилио. – Сэр Шурф сказал, смысл жизни заключается в том, чтобы получить опыт. Наше сознание нуждается в опыте, как в пище, причем ест все, что дают. И, представляешь, все идет ему впрок! Даже в тот момент, когда нам кажется, будто мы страдаем, больны или безумны, наше сознание набивает этим опытом брюхо, крепнет, растет и взрослеет. А знаешь, что для сознания означает стать взрослым?

Я хотел было отрицательно помотать головой, но вместо этого почему-то сказал:

– Оно начинает осознавать свое бессмертие. Не верить, не надеяться, не догадываться, а просто знать.

Шурф посмотрел на меня с неподдельным интересом. Я узнал этот взгляд. Так он взирал на говорящего пса Дримарондо, когда тот, пристрастившись к чтению, начал анализировать прочитанное вслух. Дескать, надо же, я-то сам давным-давно до всего этого додумался, но от тебя подобной проницательности совершенно не ожидал.

Впрочем, ладно, пусть смотрит, как хочет. Роль ученой говорящей табуретки всегда была мне к лицу.

– Да, именно так он и сказал, – подтвердила Базилио. – А знаешь, что особенно здорово? С этой точки зрения получается, что неудавшихся, несчастливых судеб вообще не бывает, даже если родился слабоумным, калекой или чудовищем, как я. Для сознания и этот опыт – подходящая, питательная еда. И потом, кроме яви, всегда есть сны. Сэр Шурф говорит, что опыт, полученный там, тоже считается. Вообще никакой разницы!

– Потрясающе, – вздохнул я. – Представляете, я сегодня полночи говорил примерно то же самое. Про сны и про опыт, как величайшую ценность. По другому поводу и совсем иными словами, но по сути – один в один. Похоже, опыт – это и мой смысл жизни тоже. Заверните, беру.

– Держи.

Шурф взял со стола салфетку, аккуратно свернул ее конвертом и протянул мне.

– Спасибо, – сказал я, засовывая сверток в карман. – Иметь смысл жизни – дело нехитрое, а вот всегда носить его при себе – исключительная удача. Мало кому так везет.

– Это вы так шутите? – неуверенно спросила Базилио.

Мы озадаченно переглянулись. Хороший вопрос.

– Мы сами не знаем, – наконец сказал ей Шурф. – На первый взгляд, вроде бы шутим. На второй – в очередной раз пытаемся серьезно поговорить о самых важных на свете вещах. А как там оно на самом деле, разберемся когда-нибудь потом.

– В тот прекрасный день, когда я достану из шкафа это лоохи, подумаю: «Хорошая вещь, зря я его уже целый год не ношу», – надену, суну руку в карман и сразу обрету смысл жизни, – добавил я. – Вот тогда-то все и прояснится. Раз и навсегда.

Базилио улыбнулась, кивнула. Сказала:

– Когда-нибудь я тоже так научусь. Как вы.

– Чему именно? – хором спросили мы.

Причем Шурф выглядел явно встревоженным. Подозреваю, я тоже.

– Так разговаривать, чтобы получалось одновременно и смешно, и серьезно. И не только разговаривать, жить тоже. Бывают такие головоломки, смотришь и думаешь: «Ну, это очень легко». А начинаешь разбираться и обнаруживаешь, что ничего сложнее до сих пор не видела. И красивее – тоже. Даже если решишь такую задачку – случайно, почти чудом – все равно никогда до конца не поймешь, как удалось справиться. И это совершенно не обидно, наоборот, радостно, что такая удивительная штука попала тебе в руки. Вы похожи на эти головоломки. Не могу пока лучше объяснить. Но когда-нибудь, наверное, смогу.

– Спасибо, – сказал сэр Шурф, – ты и сейчас очень неплохо объяснила. Я никогда не был чувствителен к комплиментам, но тебе удалось меня тронуть.

– Слушай, у меня в кармане не только смысл жизни, но еще и подарок от твоего ученого приятеля, – спохватился я. – Он просил передать, что очень за тебя рад. И одновременно огорчен, потому что ему будет не хватать вашей дружбы. Изучать овеществленную иллюзию, которая выглядит как человек, его, как и следовало ожидать, не отпускают… – и, посмотрев на ее вытянувшуюся от огорчения физиономию, поспешно добавил: – Но, может быть, он что-нибудь придумает. Когда-нибудь потом.

Мне не раз говорили, что надежда – глупое чувство. Лишает нас воли, отнимает силы, связывает по рукам и ногам. И я неоднократно убеждался на практике, что это действительно так. Но все равно уверен, что из этого правила бывают исключения. Иногда глупое чувство – именно то, что надо. В том числе, и мне самому. А уж юной барышне двух дней от роду – подавно.