Войдя, я кивнул ему, а он издал в ответ один из этих своих ужасных беззвучных смешков. На этот раз смешок продолжался дольше – казалось, он никогда не закончится, – и, чтобы хоть как-то его оборвать, я спросил его: «Откуда вы?», стараясь говорить как можно непринужденнее.

Он прекратил смеяться и пристально на меня посмотрел, пытаясь понять, что у меня на уме. Наконец он решил ответить, и его голос зазвучал, будто он говорил сквозь шелковое кашне, а сам он находился очень далеко от меня:

– Из Сент-Пола, друг.

– Ездили домой?

Он кивнул. Затем он глубоко вдохнул и произнес резким, угрожающим тоном:

– Сошел бы ты лучше в Форт-Уэйне, друг.

Он был мертв! Он был мертв, как черт в аду, – и он все время был мертв, а та сила, которая текла сквозь него, как кровь по венам, благодаря которой он смог добраться до Сент-Пола и обратно, теперь покидала его. Новые черты – черты мертвеца – проступали сквозь осязаемую фигуру того, кто сбил с ног Джо Джелка.

Он снова заговорил, голос его прерывался:

– Сойдешь в Форт-Уэйне, друг, не то придется тебя прикончить. – Он пошевелил рукой в кармане, продемонстрировав контур револьвера.

Я покачал головой.

– Тебе меня не достать, – ответил я. – Видишь ли, я все знаю.

Его ужасные глаза быстро пробежали по мне, пытаясь оценить, действительно ли мне все известно. Затем он зарычал и притворился, что сейчас вскочит на ноги.

– Слезаешь тут или я доберусь до тебя, друг! – хрипло крикнул он.

Поезд замедлил ход, приближаясь к Форт-Уэйну, и в относительной тишине его крик показался громким, но он не двинулся с места – думаю, он был уже слишком слаб. Так мы и сидели, глядя друг на друга, пока за окном взад и вперед ходили обходчики, простукивая тормозные колодки и колеса, до тех пор, пока паровоз впереди не запыхтел громко и жалобно. В наш вагон никто не вошел. Через некоторое время проводник запер дверь в тамбур, прошел по коридору на свое место, и мы плавно переместились опять во тьму, покинув мутный желтый свет перронных фонарей.

То, что, как я вспоминаю, произошло затем, должно быть, тянулось пять или шесть часов, хотя мне всегда кажется, что это было вне времени – это могло продолжаться и пять минут, и целый год. Он начал медленную, хорошо обдуманную атаку на меня, безмолвную и ужасную, – я чувствовал, как нечто неведомое и холодное пытается мной овладеть, нечто подобное тому, что я чувствовал весь вечер, только еще более пронизывающее и сильное. Это было ни на что не похоже; я лишь чувствовал, как меня куда-то уносит, и я механически вцепился в подлокотники кресла, пытаясь удержаться хоть за что-то в реальном мире. Иногда я чувствовал, что от напряжения сейчас потеряю сознание. Я чувствовал, что сейчас вдруг станет легче, что теперь уже все равно; но затем, диким усилием воли, я возвращался обратно в реальный мир.

Вдруг я осознал, что некоторое время назад я перестал его ненавидеть, перестал чувствовать пропасть, отделявшую его от меня, и при этой мысли меня охватил озноб; с меня ручьями полился пот. Ему удалось прорваться сквозь мою ненависть – так же, как раньше ему удалось приблизиться к Элен, возвращавшейся домой с Запада. Именно так он и вытягивал из своих жертв ту силу, которая позволила ему воплотиться до степени, когда он смог совершить настоящее насилие в Сент-Поле, и которая, постепенно уменьшаясь и угасая, все еще позволяла ему бороться.

Наверное, он заметил трепет в моем сердце, потому что сразу же заговорил, тихо, спокойно и почти что нежно:

– Лучше уходи.

– Никуда я не пойду, – заставил я себя ответить.

– Ну, как знаешь, друг.

Он был моим другом, давал он понять. Он знал, каково мне было, и хотел помочь. Он жалел меня. Пока еще не поздно, мне лучше было уйти. Ритм его атаки стал успокаивающим, словно колыбельная: мне лучше уйти – и тогда он займется Элен. Издав слабый крик, все еще сидя, я выпрямился.

– Чего тебе надо от девушки? – дрожащим голосом произнес я. – Хочешь превратить ее в зомби?

Его взгляд выражал лишь тупое недоумение, как у животного, которое наказывают за то, чего оно не понимает.

На мгновение я заколебался, а затем наугад продолжил:

– Ты потерял ее! Она мне поверила!

Он почернел от злости, закричал: «Ты лжешь!», и от его голоса мне показалось, что у меня побежали мурашки по коже.

– Она доверяет мне, – сказал я. – Тебе ее не достать. Она в безопасности!

Он взял себя в руки. Его лицо вновь стало вкрадчивым, и я почувствовал, как у меня внутри опять появились ощущения неестественной слабости и безразличия. Что толку во всем этом? Что толку?

– У тебя осталось мало времени, – заставил я себя сказать, а затем у меня в голове вспыхнула догадка, и я выпалил правду: – Ты сдох, или тебя убили где-то здесь, недалеко от этого места! – И тогда я заметил то, чего не видел раньше: у него во лбу зияло небольшое отверстие, похожее на то, которое остается в гипсовой стенке от толстого гвоздя. – А теперь ты гибнешь. У тебя осталась лишь пара часов. Каникулы кончились!

Его лицо искривилось и перестало быть похожим на человеческое, даже на мертвое. Одновременно с этим воздух в помещении стал холодным, и с шумом, напоминавшим нечто среднее между приступом кашля и взрывом ужасного смеха, он встал на ноги, смердя грехом и кощунством.

– Еще посмотрим! – закричал он. – Я тебе покажу…

Он сделал шаг ко мне, затем другой, и тут позади него будто внезапно растворилась какая-то дверь – дверь, за которой зияла немыслимая бездна тьмы и тления. Послышался вопль смертельной агонии – от него или откуда-то позади него, – и внезапно сила покинула его одним долгим хриплым выдохом, и он поник на пол…

Сколько я там просидел, полумертвый от испуга и изнеможения, я не знаю. Сразу вслед за этим в памяти сохранились начищенные ботинки сонного проводника в противоположном углу курительной, а за окном – стальные отблески Питтсбурга, нарушившие плоскость ночной панорамы. А еще на скамейке лежало нечто – слишком незаметное, чтобы быть человеком, и чересчур плотное, чтобы быть тенью. Прямо на моих глазах оно поблекло и окончательно исчезло.

Через несколько минут я открыл дверь купе Элен. Она спала там же, где я ее вчера и оставил. Ее прелестные щечки утратили румянец и стали бледными, но она лежала совершенно естественно – руки ее были расслаблены, дыхание ровное и чистое. Передо мной снова была сама Элен, пусть и похожая на выжатый лимон; то, что владело ею, теперь ее покинуло.

Я устроил ее поудобнее, подоткнул одеяло, выключил свет и ушел.

III

Приехав домой на пасхальные каникулы, первым делом я пошел в бильярдную у «Семи углов». Кассир за стойкой, само собой, ничего не помнил о моем кратковременном визите тремя месяцами раньше.

– Хочу вот найти одного типа, который здесь, кажется, когда-то часто бывал.