– Нет, сахиб. Это исключено. Я не могу… Об этом станет известно. Это будет слишком трудно…

– Тем не менее вы сделаете это для меня. Я прошу сделать это в виде великого одолжения. Вы дружили с дедом Анджули-Баи, Сергеем, – во всяком случае, я так слышал – и знали ее мать, которая…

Кака-джи вскинул ладонь, останавливая Аша.

– Довольно, сахиб. Вы правильно слышали. Я с юных лет глубоко восхищался ее русским дедом. Странный человек и поистине замечательный… Он внушал нам столько же страха своими вспышками гнева, сколько любви – своим смехом; а смеялся он часто. Говорят, даже находясь при смерти, он смеялся и нисколько не боялся…

Кака-джи вздохнул и несколько мгновений молчал. Потом он промолвил:

– Хорошо, сахиб, я сделаю все от меня зависящее. Но при одном условии: я сам должен присутствовать при вашей встрече.

Никакие доводы Аша не возымели на него действия. Старик был убежден: если до раны и его советников дойдет, что Анджули-Баи разговаривала наедине с молодым мужчиной, не состоящим с ней в родстве, с них станется воспользоваться этим обстоятельством как предлогом для того, чтобы отправить ее обратно в Каридкот с позором и, скорее всего, без приданого. Они вполне способны изъять приданое в качестве «компенсации» за потерю невесты, и тот факт, что означенный молодой мужчина является сахибом, которого правительство назначило осуществлять общее руководство лагерем и уполномочило вести переговоры об условиях брачного договора, ничего не изменит. Значение будет иметь только его пол, а скандал лишь укрепит позиции раны, в частности по вопросу выкупа за Шушилу.

– Вам нечего опасаться, – заверил Кака-джи. – Ни единого слова из произнесенных вами я никогда не повторю впоследствии, обещаю вам. Но если по какой-нибудь несчастливой случайности сведения о вашей встрече просочатся, моя племянница должна быть защищена. Я должен иметь возможность сказать, что я, дядя Анджули-Баи – брат ее отца, покойного махараджи Каридкота, – присутствовал там все время. Если вы не согласитесь на это, я ничем не смогу помочь вам.

Аш посмотрел на старика долгим, задумчивым взглядом, вспоминая доходившие до него слухи о Кака-джи, истории о «делах давно минувших дней» – возможно, правдивые, а возможно, и вымышленные. Если они правдивы… Но было очевидно, что спорить с ним бесполезно. Кака-джи занял твердую позицию и не собирался отступать, а без его содействия поговорить с Джули никак не удастся. По крайней мере, можно не сомневаться, что он выполнит свое обещание и будет держать язык за зубами.

– Я согласен, – сказал Аш.

– Хорошо. Тогда я попробую все устроить. Но я ничего не могу обещать от имени моей племянницы. Возможно, она не пожелает встречаться с вами, и тут я буду бессилен.

– Вы попытаетесь убедить ее. Скажете, что он… Нет. Просто скажете, что это крайне необходимо и что иначе я не стал бы просить ее – или вас– о встрече.

Кака-джи все устроил. Встреча должна была состояться в его палатке в час пополуночи, когда весь лагерь спит. Аш должен был пробраться туда незаметно, и Кака-джи предложил ему переодеться ночным сторожем: чоукидару, патрулирующему ту часть лагеря, вечером подмешают в пищу какой-нибудь наркотик, чтобы усыпить его на час-другой.

– Гобинд позаботится об этом, – сказал Кака-джи, – а также о том, чтобы ни один мой слуга ничего не увидел и не услышал. Но поскольку осторожность не помешает, даже он не будет знать, кто именно явится ко мне в палатку ночью. Теперь слушайте внимательно, сахиб…

Аш предпочел бы устроить все проще и не видел причин для столь затейливых мер предосторожности. Но Кака-джи был непреклонен, и в части секретности встреча не оставляла желать лучшего. Никто никогда ни полусловом не обмолвился о ней. Его племянница и сахиб пришли к нему в палатку и ушли, не привлекая ничьего внимания и не вызвав ни малейших подозрений. Но во всех прочих отношениях данное мероприятие не оправдало надежд, и впоследствии старик частенько сожалел, что не упорствовал в своем первоначальном отказе от участия в этом деле, а еще сильнее сожалел, что настоял на своем присутствии: лучше бы он остался в счастливом неведении относительно некоторых вещей.

Его племянница Анджули, закутанная в темную хлопчатобумажную чадру, прибыла первой и проскользнула в палатку бесшумно, как тень, а через несколько мгновений за ней проследовала высокая фигура в тюрбане, прикрывавшая нижнюю половину лица грязной шалью на старинный манер чоукидаров, не доверяющих ночному воздуху. Кака-джи с одобрением отметил, что сахиб явился с обычными для ночных сторожей латхи и куском цепи, которым принято время от времени греметь, отгоняя прочь злодеев, и возгордился своим вниманием к деталям. Теперь сахибу остается лишь сказать все, что он считает нужным, в самых сжатых выражениях, а Анджули – воздержаться от излишних комментариев, и через четверть часа встреча завершится и эти двое благополучно вернутся в свои палатки незамеченными.

Согретый приятным чувством удовлетворения, Кака-джи удобно расположился на подушках и приготовился слушать, не перебивая, пока сахиб сообщает Анджули о требованиях раны и последствиях, какие они могут иметь для нее.

Прежде старик был слишком поглощен мыслями о предосудительности и опасности подобной встречи, чтобы задаваться вопросом, о чем именно пойдет речь или почему сахиб столь твердо настаивает на необходимости лично поговорить с Анджули. И здесь Кака-джи дал маху: задайся он таким вопросом, возможно, он оказался бы подготовленным к последующим событиям – или принял бы решительные меры к предотвращению встречи. Так или иначе, владевшее им теплое чувство удовлетворения продолжалось ровно столько времени, сколько потребовалось Ашу, чтобы освоиться в темноте и различить закутанную в чадру фигуру Анджули, неподвижно стоявшей в тени за пределами круга света от лампы.

Она не сняла чадру, и, поскольку коричневые складки покрывала сливались с парусиновыми стенками, в первый момент Аш не понял, что она уже здесь, хотя заметил Кака-джи, скромно сидевшего в глубине палатки. Из-за легкого сквозняка, сопроводившего его появление, фонарь в бронзовом дырчатом кожухе закачался, и на полу и стенах заметались ослепительные золотые звезды. От пляшущих пятен света у Аша зарябило у глазах, а тени вокруг заходили ходуном, заколебались, принимая множество разных очертаний, и только когда они снова стали недвижными, он распознал в одной из теней Джули.

Стук упавших на пол латхи и цепи показался оглушительно громким в напряженной тишине. Кака-джи не отличался богатым воображением, но в тот момент ему показалось, будто между двумя безмолвными фигурами проходят некие мощные стихийные токи – эмоция такого накала, почти зримая, что она повлекла их друг к другу столь же непреодолимо, как магнит притягивает железо. Оцепенев от потрясения, старик увидел, как они одновременно шагнули вперед и как Аш протянул руку и откинул покрывало с лица Анджули…

Они ничего не говорили и не прикасались друг к другу. Они просто смотрели долгим и жадным взглядом – так, словно им достаточно одного этого и никого больше нет в палатке, да и во всем мире. И на лицах у обоих явственно читалось выражение, которое делало излишними любые речи, ибо никакие слова, никакие действия – даже самые страстные объятия – не могли бы выразить любовь столь ясно.