Кака-джи перевел дух и попытался подняться на ноги, движимый смутным побуждением броситься вперед, встать между ними и разрушить чары. Но ноги отказывались повиноваться, и он против своей воли остался сидеть на прежнем месте, холодея от смятения, способный лишь ошеломленно таращиться, не веря своим глазам, и – когда сахиб наконец заговорил – с ужасом слушать, не веря своим ушам.

– Так не пойдет, любимая моя, – тихо сказал Аш. – Ты не можешь выйти замуж за него. Даже если бы это было безопасно для тебя после столь долгого промедления… а на сей счет ты меня еще не известила. Это было бы безопасно?

Анджули не сделала вида, будто не поняла его. Она молча кивнула, но в незначительном этом жесте было столько безысходного отчаяния, что Аш устыдился чувства облегчения, захлестнувшего его душу.

– Мне очень жаль, – проговорил он сдавленным голосом.

Слова прозвучали сухо и невыразительно.

– Мне тоже, – прошептала Анджули. – Так жаль, что не сказать словами. – Губы у нее затряслись, и она с видимым усилием справилась с дрожью, а потом опустила голову, так что на рот и подбородок легла тень. – Ты… ты поэтому хотел меня видеть?

– Отчасти. Но есть еще одно. Он не хочет жениться на тебе, сердце мое. Он согласился взять тебя единственно потому, что не получил бы Шушилу на любых других условиях, и потому, что твой брат заплатил ему большие деньги за согласие вступить с тобой в брак и не потребовал выкупа за тебя.

– Я знаю… – Джули говорила так же тихо, как он. – Я знала это с самого начала. От занана почти ничего нельзя утаить.

– И тебя это нисколько не задело?

Она подняла голову и посмотрела на него сухими глазами, но ее прелестный рот страдальчески кривился.

– Немножко. Но какое это имеет значение? Ты же знаешь, что мне не дали права выбора. А даже если бы и дали, я все равно поехала бы.

– Ради Шу-шу. Да, знаю. Но теперь рана говорит, что компенсация, полученная от твоего брата за брак с тобой, недостаточно велика и что, если ему не заплатят почти втрое больше, он на тебе не женится.

Глаза Анджули расширились, она схватилась рукой за горло, но не произнесла ни слова, и Аш резко сказал:

– У нас нет таких денег, а даже если бы и были, я не смог бы распорядиться столь крупной суммой без приказа твоего брата, который, насколько я понимаю, категорически откажется ее выплатить – и правильно сделает. Однако он вряд ли потребует возвращения обеих своих сестер. Путешествие обошлось так дорого, что, боюсь, по зрелом размышлении он решит, что будет благоразумнее проглотить оскорбление и позволить ране жениться на Шушиле.

– А… а что будет со мной? – шепотом спросила Джули.

– Тебя отправят обратно в Каридкот. Но без приданого, которое рана, безусловно, изымет в качестве компенсации за потерю невесты, совершенно ему не нужной.

– Но… но он не может поступить так, – выдохнула Анджули. – Это противно нашим законам.

– Каким законам? Здесь, в Бхитхоре, законы устанавливает рана.

– Я говорю о законах Ману, которым даже он должен подчиняться, будучи индусом. В законах говорится, что драгоценности невесты являются ее истри-дханом[59]и не могут быть отняты у нее. Ману написал: «Украшения, носимые женщинами при жизни супруга, наследник последнего не вправе присвоить. Тот же, кто присвоит оные, станет парией».

– Но ты ране не жена, а потому ему нет нужды считаться с этим законом. И он не посчитается, – угрюмо промолвил Аш.

– Но… я не могу вернуться обратно. Ты знаешь… Я не могу оставить Шу-шу.

– У тебя не будет выбора.

– Неправда! – Анджули возвысила голос, отступила на шаг и, задыхаясь, проговорила: – Рана может отказаться жениться на мне, но он позволит мне остаться и заботиться о Шу-шу – в качестве служанки или айи. Если он заберет мое приданое, оно, безусловно, с лихвой окупит мое скромное пропитание, даже если я доживу до глубокой старости. Когда он поймет, что без меня его жена зачахнет и умрет, он охотно оставит меня здесь. Нанду же, я точно знаю, не желает моего возвращения, ибо кто пожелает взять в жены женщину, отвергнутую раной Бхитхора?

– Такой человек есть, – тихо сказал Аш.

Лицо Анджули сморщилось, точно у маленького ребенка, готового заплакать от боли, и она резко отвернулась и сдавленно прошептала:

– Я знаю… Но это невозможно, а потому… любому, кто спросит, ты скажешь, что я не вернусь в Каридкот и что никто не заставит меня вернуться. И что если я не могу остаться в Бхитхоре в качестве второй жены раны, то останусь в качестве служанки моей сестры. Больше мне нечего сказать. Разве что… поблагодарить тебя за предупреждение и за все…

Голос у нее пресекся, она беспомощно потрясла головой – этот жест вызывал больше жалости, чем любые слова, – и дрожащими руками накинула покрывало обратно на лицо.

На несколько мгновений, которых как раз хватило, чтобы слезы подступили к ее глазам и пролились, Аш заколебался. Потом он схватил Джули за плечи, развернул к себе лицом и резко откинул покрывало. При виде ее мокрых щек сердце у него мучительно сжалось, и он заговорил более яростно, чем собирался:

– Не валяй дурака, Джули! Неужели ты думаешь, что он не будет спать с тобой, если ты останешься здесь в качестве служанки Шу-шу, а не жены? Конечно будет. Как только ты окажешься под кровом раны, ты станешь его собственностью, как если бы ты вышла за него замуж, но у тебя не будет статуса рани, да и вообще никакого статуса. Он получит возможность делать с тобой все, что захочет, и, насколько я успел его узнать, он наверняка станет тешить свое тщеславие, используя в качестве наложницы дочь махараджи, которую отказался взять в жены. Разве ты не понимаешь, что твое положение будет невыносимым?

– Оно часто таким было, – ответила Анджули, овладев собой. – Однако я с ним мирилась. И сумею смириться снова. Но Шу-шу…

– Да к черту Шу-шу! – в бешенстве перебил Аш. Он стиснул пальцы крепче и тряхнул девушку за плечи так, что у нее лязгнули зубы. – Это бесполезно, Джули. Я не отпущу тебя. Я думал, что смогу, но тогда я еще не видел раны. Ты не знаешь, что он собой представляет. Он старый. Старый! О, возможно, не годами, но во всех прочих отношениях: телом, лицом и черной душой. Он весь прогнил в пороке. Ты не можешь сойтись с таким существом – с отвратительной, бессердечной, лысой обезьяной, напрочь лишенной чести и совести. Или ты хочешь производить на свет монстров? Ибо именно их ты будешь рожать – уродливых монстров, и к тому же ублюдков. Ты не можешь пойти на такой риск.

Гримаса боли исказила мокрое от слез лицо Анджули, но голос ее звучал тихо, ровно и непреклонно:

– Я должна. Ты знаешь почему. Даже если ты прав насчет тщеславия раны, он наверняка удовольствуется возможностью обращаться со мной как со служанкой, не трудясь использовать меня в качестве наложницы, и моя жизнь будет не так уж несчастна. По крайней мере, здесь я буду полезна сестре, а в Каридкоте меня не ждет ничего, кроме позора и горя. Нанду изольет на меня даже больший гнев, чем на всех остальных, кто туда вернется.