– Ты говоришь так, словно у тебя нет выбора, – сказал Аш. – Но ведь выбор есть, и ты это знаешь. О любимая моя… радость моего сердца… – Голос у него пресекся. – Уедем вместе. Мы можем быть счастливы, а здесь тебя не ждет ничего. Ничего, кроме рабского служения и унижения, и… Нет, молчи: я знаю, что Шушила останется здесь, но я уже говорил тебе, что ты заблуждаешься насчет нее. Она всего лишь испорченная девчонка, которая давно усвоила, что слезами и истериками можно добиться почти всего, а потому использует их в качестве оружия, эгоистично и безжалостно, для достижения собственных целей. Спустя какое-то время она перестанет в тебе нуждаться или даже скучать по тебе – когда станет рани Бхитхора, окруженной толпой служанок, готовых выполнить любое ее пожелание, или когда нарожает детей, чтобы любить, баловать и развлекать их. Но как насчет меня? Ведь я не могу жить без тебя… Ты нужна не одной только Шу-шу, сердце мое. Ты нужна и мне тоже… гораздо больше, чем ей. О Джули…

Слезы градом катились по щекам Анджули, застилая глаза, подступая тугим комом к горлу, и несколько мгновений она не могла вымолвить ни слова. Но она потрясла головой и через несколько мгновений прошептала прерывающимся голосом:

– Ты говорил мне это прежде, и тогда я сказала… я сказала, что ты сильный, а Шушила слабая, и потому я не вправе предать ее. А если рана действительно такой, как ты говоришь, значит, ей придется совсем плохо. Ты знаешь, что я люблю тебя… больше всех на свете… больше жизни… Но я люблю и ее тоже, и ты ошибаешься, когда говоришь, что она не нуждается во мне. Она всегда во мне нуждалась. А сейчас я нужна ей больше, чем когда-либо… И потому я не могу… не могу…

Голос снова изменил Анджули, и внезапно Аш с безумным, леденящим душу отчаянием осознал, что он получил бы больше шансов, если бы солгал, если бы заставил ее поверить, что рана красив и обаятелен и что Шу-шу непременно влюбится в него до безумия и будет чувствовать себя гораздо лучше без докучливой сводной сестры, присутствующей в качестве третьего лишнего в их счастливой совместной жизни. Когда бы Джули поверила, может статься, она сдалась бы на уговоры. Но правда сыграла роковую роль, показав ей со всей ясностью, какая судьба уготована Шушиле, лишенной возможности бежать. И для Джули этого оказалось достаточно, чтобы укрепиться в своей решимости, окончательно и бесповоротно увериться в необходимости остаться и всеми силами поддерживать, утешать и ободрять испуганную маленькую сестру, которой суждено выйти замуж за монстра. Он должен был предвидеть такую реакцию, но не предвидел…

Сознание поражения нахлынуло холодной волной, отнимая у него силы. Руки его разжались и соскользнули с плеч Анджули, и он мог только смотреть и смотреть на нее. Она стояла перед ним, высокая, стройная и невыразимо прекрасная в свете лампы. И царственная – принцесса, которая станет служанкой…

Постепенно в тишине стали различаться слабые звуки: шуршание мотыльков, вьющихся вокруг лампы, скрип палаточных растяжек, тихое прерывистое дыхание Анджули. Сквозь них Аш услышал частый глухой стук собственного сердца – и удивился, что оно все еще бьется. Если только то билось не сердце Джули.

Бесконечно долгое время он с безумной любовью и мукой вглядывался в это искаженное горем лицо, в широко раскрытые, затуманенные слезами глаза, а потом вдруг, не в силах долее сдерживаться, порывисто обнял девушку, покрыл исступленными поцелуями заплаканное лицо, яростно стискивая ее в объятиях в нелепой надежде, что телесный контакт сделает то, чего не смогли сделать слова, и сломит сопротивление.

Поначалу почти показалось, что он взял верх. Руки Джули обвились вокруг его шеи, ладони тесно сомкнулись у него на затылке, и она прижалась к нему всем телом с такой же безудержной страстью и раскрыла губы, отвечая на неистовые поцелуи. Время остановилось для них. Они забыли о Кака-джи и вообще обо всем на свете. Мир сузился до зачарованного, выпавшего из потока времени круга света, в котором они стояли вдвоем, прильнув друг к другу столь тесно, что старику, смотревшему на них, почудилось, будто две фигуры слились в одну и стали единым целым – языком пламени или тенью, колеблемой незримым ветром…

Чары разрушила Анджули. Она опустила руки, подалась назад и уперлась ладонями в грудь Аша, отталкивая его. И хотя ему не составило бы никакого труда удержать ее в объятиях, он не стал и пытаться. Он знал, что потерпел поражение. Слабость Шушилы оказалась сильнее его любви. Больше он ничего не мог поделать, ибо давно отказался от мысли похитить Джули, прекрасно понимая, что даже при ее согласии шансы на успех ничтожны, а риск огромен, тогда как без оного у них нет ни единого шанса – только неизбежность смерти для них обоих.

Аш разомкнул объятия, отступил на шаг и смотрел, как она наклонилась и шарит по полу в поисках чадры. Руки у нее тряслись так сильно, что она не сразу сумела накинуть покрывало на себя, а когда ей это удалось, она замерла на несколько мгновений, удерживая собранную в складки ткань по сторонам от лица, и устремила на него пристальный, предельно сосредоточенный взгляд, каким смотрят в последний раз на любимое лицо, перед тем как над ним закроется крышка гроба. Она как будто старалась навсегда запомнить Аша, чтобы до конца жизни не забыть ни единой черточки: цвет глаз, разлет бровей, рисунок губ, порой серьезно сомкнутых или угрюмо сжатых, а порой на удивление нежных; глубокие, не свойственные молодости складки, оставленные в углах рта историей с Белиндой и Джорджем, а потом опытом жизни и смерти, приобретенным в Пограничных горах по обе стороны северо-западной границы; оттенок кожи и единственную темную прядь волос, обычно падавшую на лоб и наполовину скрывавшую неровный серебристый шрам от удара афганского ножа…

Аш сказал бесцветным ровным голосом:

– Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, тебе стоит лишь прислать мне талисман – и я приду. Если я буду жив, я приду.

– Я знаю, – прошептала Анджули.

– Прощай… – Голос у него неожиданно дрогнул и прервался. – Любимая моя… дорогая… единственная. Я буду думать о тебе каждый час каждого дня и благодарить небо, даровавшее мне счастье знать тебя.

– А я – о тебе. Прощай, мой повелитель, жизнь моя…

Коричневые складки упали вниз, и теперь только темная, закутанная в чадру фигура стояла перед ним в пятне света от лампы.

Она прошла мимо Аша бесшумно, как тень, и он сжал волю в кулак, чтобы дать ей уйти, и не повернул головы, когда услышал шорох поднимаемого палаточного полога и когда лампа снова закачалась на легком сквозняке, разбрызгивая блестки звезд по стенам и потолку. Полог упал с глухим тихим хлопком, выразившим безнадежную окончательность и бесповоротность. Лампа перестала качаться, и звезды застыли на месте: Джули ушла.

Аш не знал, сколько времени он стоял там, уставившись в пустоту и ни о чем не думая. Голова у него была пуста, как пусты были руки – и сердце.

Движение в тени и прикосновение ладони к плечу вернули его к действительности. Он медленно повернулся и увидел стоящего рядом Кака-джи. На лице старика не отражалось ни гнева, ни возмущения – лишь сочувствие и понимание. И глубокая печаль.