Ненадолго взгляд Бравила стал более осмысленным, словно юноша очнулся от крепкого сна, однако уже в следующее мгновение торговец судорожно замотал головой и сбивчиво затараторил:

— Взамен ей всего-то нужна была та пришлая девка — да и пожалуйста, какое мне дело? Это ведьма всё равно не человек, пусть её хоть на ремни порежут! Заодно и избавились бы от того чудовища, которое она таскает за собой. Его же выпустили прямо на улицы Формо! — Голос надломился, срываясь на неразборчивый хрип. — Но это ничего, мы бы их остановили… Сами бы и остановили… Но нет, нужно же вам было вмешаться и всё испортить…

Чем дольше Бравил говорил о своей «покровительнице», тем всё более скверно он себя чувствовал. Однако в тот самый момент, когда Эйдон уже собирался сворачивать допрос, в разговор вновь вмешался Нильсем:

— О чём ты говоришь? Насколько я помню, тебя заставили укрывать раха у себя на груди. «Она», между прочим, не выказала особой признательности — или уже забыл, как тебя пинками пригнали к воротам, после чего, когда надобность в тебе отпала, отшвырнули в сторону? Скажи спасибо, что твоя драгоценная «покровительница» не порвала тебе глотку прямо там, на мостовой — не иначе была слишком занята собственными проблемами.

Бравил ответил не сразу, судорожно открывая и закрывая рот не в силах произнести ни звука. Заговорить ему удалось только с третьей попытки — медленно, с надрывом, словно каждое слово превращалось в острый осколок льда, царапающий горло:

— Так было нужно, неужели не ясно? Разве я мог допустить, чтобы ей причинили вред? Я собрал людей… Если бы не вы… хотя, нет, куда вам… — он презрительно скривился и сдавленно прошипел: — Ведьма. Ненавижу.

— Достаточно, — вмешался Эйдон.

— Сумасшедший, — Нильсем устало потёр виски. — Это же надо было так помешаться на своём рахе… Спроси меня кто ещё пару дней назад, есть на свете существо, способное настолько искалечить рассудок, я бы с уверенностью ответил, что наш безумный мир просто неспособен породить нечто подобное. Оно хоть того стоило, капитан? Услышал, что хотел?

— В общих чертах.

Эйдон с тоской взвесил быстро пустеющий кисет на ладони, после чего махнул рукой и принялся вновь набивать трубку. Чиркнув огнивом, он устроился поудобнее на своё табурете и заговорил, не обращаясь ни к кому конкретному:

— Ничего особенно хитроумного этот призрак не придумал. Прежде всего нужно было настроить Бравила против семьи, друзей и вообще всех, кто смог бы его образумить. И вот родной отец превращается в «подлого торгаша», подруги детства в «набитых дур» и «зануд», а односельчане, от которых он, к слову, недалеко ушёл, — в «кухаркиных сынов». А вот с сестрой, похоже, ничего не вышло, так что её наш торговец должен был убить собственным руками. Это окончательно свело бы его с ума, но такой исход раха вполне устраивал — на что, кстати, указывала ещё Её светлость. Думаю, её суждению в этом вопросе можно полностью доверять.

К счастью, Инара нарушила приказ и забила тревогу, что позволило нам вмешаться и помешать убийству. Однако мы ошиблись и отпустили Бравила — следовало либо казнить его, как и приказывала Её светлость, либо изолировать. Мы же подарили раху ещё полдня.

— Полдня на что? — заинтересованно спросил Анор.

— Но то, чтобы доломать его волю, — Эйдон с удовольствием затянулся ароматным табаком и продолжил: — Допускаю, что он всегда жил с мыслью о том, как несправедливо обошлась с ним семья Винце, в то время, как он, разумеется, был достоин куда большего. Обычное недовольство, вызванное честолюбием и нереализованными амбициями: и то, и другое присуще многим молодым людям, особенно тем из них, что не обделены талантами. Однако сами по себе эти мысли ни при каких обстоятельствах не подтолкнули бы Бравила к восстанию. Да и зачем оно ему? Он ведь не дурак, раз учился с сыновьями графа Айно Винце, должен был понимать, что через год-другой ему бы пришло приглашение занять более заметную должность. А это несомненно случилось бы, поскольку для того, чтобы использовать своего воспитанника против семьи Бьяла, Винце должны были вывести его из Формо.

Эйдон обернулся к понурившемуся Бравилу и добавил чуть мягче:

— Не будь всё так печально, я бы сказал, что тебе повезло: не придётся рассчитываться по долгам. Вельменно стараются не вступать в прямые конфликты друг с другом, зато абсолютно безжалостны к чужим инструментам. Требуется немалая мудрость, а иной раз и поистине звериной чутьё, чтобы выйти из игры живым, не говоря уже о том, чтобы хоть что-нибудь выиграть.

Однако Бравил оставил слова Эйдона без внимания, как будто речь шла вовсе не о его жизни, а о каком-то отвлечённом предмете, не имеющем никакой ценности.

— Не совсем понимаю, к чему ты клонишь, капитан, — Нильсем упрямо сложил руки на груди. — Нам теперь что, пожалеть его? Не знаю, мог ли он бороться с внушением раха, но попытаться он был обязан.

— Он и пытался, — флегматично напомнил Эйдон. — Вспомни слова Энары. «Так нельзя» — разве не это Бравил втолковывал раху? Пока мог, разумеется, потому что затем «покровительница» взялась за него всерьёз. Впрочем, подозреваю, ей не пришлось особенно стараться: достаточно было разжечь амбиции, распалить обиды, настоящие или мнимые, показать светлое будущее, в котором он становится значимой персоной, добавить парню наглости и решительности, подправить воспоминания — а дальше Бравил сделал всё сам, как сумел. Даже мало сделал, учитывая, какую непоколебимую преданность внушил ему рах. Кому в здравом уме придёт в голову защищать это чудовище? А наш торговец, вооружившись одним ножом, не раздумывая бросился в самое пекло.

— А ты его не перехваливаешь, капитан? — с сомнением спросил Нильсем. — В твоём изложении этот торгаш превращается в героя эпической поэмы. Да и ненадолго хватило его храбрости и решительности — улепётывал так, что пятки сверкали.

— Я бы на его месте тоже побежал, — вновь подал голос Анор и многозначительно поднял палец: — Но затем обязательно вернулся бы с друзьями.

— Так ещё хуже. Чем не оправдывай его действия, а мятеж остаётся мятежом. Со слов капитана выходит, что рах просто вытащил на поверхность то, что и без того сидело в этом парне — чем, как ни странно, оказал нам услугу: лучше разобраться с потенциальным мятежником сейчас, чем через полдюжины лет, когда вреда от него будет куда больше.

— Суров ты, сотник, — Анор покачал головой. — И упрям, что казначей в расчётный день. То-то сотня твоя тебя недолюбливает.

— В тот день,