– Шевелись, Ахмед! – раздраженно бросил начальник.

– На все воля Бога, – произнес Ахмед. С радостным лицом он полуволоком подтащил Бакравана к пустому столбу рядом с Пакнури, который все так же бессвязно бормотал, заблудившись в своем собственном аду. – Стало быть, убежать у тебя все-таки не получилось. Вот и правильно, мы все слышали твои лживые слова, которые ты произносил перед лицом Бога. Мы все тебя знаем, знаем твои повадки, знаем твое безбожие, даже то, как ты пытался купить себе путь на небеса своими подарками имаму, да хранит его Аллах. Откуда у тебя взялись все эти деньги, как не через ростовщичество и воровство?

Залп получился неточным. Начальник лениво воспользовался револьвером, чтобы добить одного из приговоренных, потом – Бакравана.

– Я бы ни за что не узнал его, – коротко бросил он. – Лишний раз показывает всю мерзость этих газет, и как они врут.

– Это не Хассен Турлак, – сказал Ахмед, – он будет следующим.

Начальник тупо уставился на него.

– Тогда кто же этот?

– Базаари, – ответил Ахмед. – Базаари все ростовщики и безбожники. Я знаю. Много лет я проработал там на Фаразана, собирая по утрам ночные нечистоты, как мой отец до меня, пока не стал каменщиком вместе с Юсуфом. Но этот вот… – Он рыгнул. – Этот был самым богатым ростовщиком. Я про него много не помню, только то, какой он был богатый, но я помню все про его женщин, он никогда не держал своих женщин в узде и не учил их, и они никогда не носили чадру, выставляя себя напоказ. Я все помню про его дочь-дьяволицу, которая иногда приходила на улицу заимодавцев, сама полуголая, кожа, как свежие сливки, волосы развеваются, груди качаются, ягодицы манят – та, которую звали Шахразада, которая должна быть похожа на тех гурий, которых нам обещают в раю. Я все помню про нее, и как я проклял ее за то, что она поселила зло в моей голове, сводя меня с ума, как мы все ее прокляли за то, что она искушала нас. – Он почесался в паху, чувствуя, как твердеет его член. Пусть Аллах проклянет ее и всех женщин, которые нарушают закон Бога и вызывают в нас злые мысли вопреки слову Аллаха. О Аллах, дай мне войти в нее или сделай меня мучеником и впусти прямо в рай, чтобы я мог сделать это там. – Он был виновен в каждом преступлении, – сказал он, повернулся и пошел.

– Но… но был ли он приговорен? – крикнул начальник расстрельной команды ему в спину.

– Аллах приговорил его, разумеется. Он и приговорил. Столб ждал, и ты велел мне поторопиться. Это была воля Бога. Бог велик, Бог велик. Сейчас я приведу Турлака, богохульника. – Ахмед пожал плечами. – Это была воля Бога.

Недалеко от Бендер-Делама. 11.58. Настало время полуденной молитвы, и древний, ветхий, полуразвалившийся автобус остановился на обочине дороги. Послушно, следуя примеру муллы, который оказался серди пассажиров, все мусульмане вышли из автобуса, расстелили свои коврики для молитвы и сейчас посвящали души свои Богу. Кроме семьи индусов, которая боялась потерять свои места, большинство остальных пассажиров-немусульман тоже вышли – Том Локарт среди них, – радуясь возможности размять ноги или справить нужду. Армянские христиане, восточные евреи, чета кочевников-кашкайцев, которым, хотя они и были мусульманами, древний обычай разрешал пропускать полуденную молитву, а их женщинам не носить чадру, два японца, несколько арабов-христиан – все они ощущали присутствие одинокого европейца.

День выдался теплым, чуть туманным; воздух был влажным из-за близости Персидского залива. Том Локарт устало прислонился спиной к капоту, из-под которого шел парок – двигатель перегрелся. После форсированного марш-броска от плотины Диз, оставшейся теперь в трехстах с лишним километрах к северу, и езды в переполненном, шумном, невыносимо неудобном автобусе у него болела голова, ныли все мышцы и суставы. Все дорогу от Ахваза, где ему удалось уговорить «зеленых повязок» пропустить его в автобус, он просидел зажатым на сиденье для двух человек между еще двумя мужчинами, один из которых оказался молодым «стражем ислама», который держал на коленях свою М14 вместе с ребенком, которого он взял у своей беременной жены, стоявшей в узком проходе, рассчитанном на пятнадцать человек, вместе с тремя десятками других пассажиров. Каждое сиденье было точно так же забито мужчинами, женщинами и детьми всех возрастов. Воздух в автобусе был спертым, люди бормотали на множестве языков. Над головой и под ногами – сумки, свертки, ящики, набитые овощами или полумертвыми курами, пара маленьких, недокормленных коз со спутанными ногами; багажная полка на крыше автобуса так же переполнена.

Но мне чертовски повезло, что я здесь, думал он, и горькое чувство вернулось к нему, пока он вполуха слушал размеренный речитатив шахады.

Вчера, незадолго до заката, когда он услышал, как 212-й взлетел с плотины Диз, он вылез из-под низенькой пристани, благословляя Господа за свое спасение. Вода была очень холодной, и его бил озноб, но он подобрал оставленный на помосте автоматический пистолет, проверил, исправно ли он работает, и направился в дом. Дверь оказалась не заперта. В приятно урчащем холодильнике, который питался от генератора, он нашел еду и питье. Внутри дома было тепло. Он снял с себя одежду и высушил ее над калорифером, проклиная Валика и Селади и посылая их в преисподнюю:

– Сукины дети! Что, черт подери, я им сделал такого, кроме того, что спас их вонючие шеи?

Тепло и уют роскошного дома искушали его. Усталость отзывалась нытьем во всем теле. Прошлую ночь в Исфахане он провел почти без сна. Я мог бы выспаться и уйти с рассветом, подумал он. У меня есть компас, и я более-менее знаю, куда идти: обогнуть летное поле, про которое говорил Али Аббаси, потом двигаться почти строго на восток, чтобы выйти на шоссе Керманшах – Ахваз – Абадан. Там, должно быть, нетрудно сесть в автобус или найти попутную машину. Или я мог бы отправиться прямо сейчас; луна светлая, дорогу будет хорошо видно, и я тогда не окажусь здесь в ловушке, если военная база пришлет патруль, – Али тревожился на этот счет не меньше Селади, и нас легко могли заметить на подлете. Легко. Но в любом случае, если тебя остановят, какую историю ты им расскажешь?

Он думал об этом, пока наливал себе бренди с содовой и готовил поесть. Валик с остальными открыли две полукилограммовые банки лучшей белужьей икры и беспечно оставили обе недоеденными на маленьком столике в гостиной. Он с удовольствием поел, потом бросил банки в мусорное ведро, стоявшее под дверью у дальней стены дома. После чего он запер дом на ключ и отправился в путь.

Дорога скорым шагом через горы оказалась тяжелой, но не такой, как он ожидал. Вскоре после рассвета он спустился к шоссе Керманшах – Ахваз – Абадан. Почти сразу же его подобрали какие-то корейские строители; их эвакуировали со сталелитейного завода, который по контракту они строили в Керманшахе, – помогать другим иностранцам на иранских дорогах стало почти обычаем для иностранцев в Иране. Они направлялись в аэропорт Абадана, где, как им сказали, их будет ждать транспорт, чтобы доставить домой в Корею.

– Много сражайся в Керманшах, – рассказали они ему на ломаном английском. – Каждый в оружии. Иранцы убивай иранцы. Все как без ума, варвары – хужей, чем японцев.