мы признавать существенно своим, ниоткуда не занятым, самородно и самообразно Русским? Вот задача этнографической критики, примененной к нашему народному самопознанию.

Единственным путем к решению этой задачи, конечно, не иное что может и должно быть, как сравнение. Сносить и сличать между собой все отдельно наблюдаемые и замеченные в народе Русском особенности, выпускать что различается в них по различию местностей и других частных условий народного быта, и затем отбирать что оказывается общего, повсюдного, нигде не утрачиваемого и не сглаживаемого: значит, если не открывать во всей целости и полноте, то, по крайней мере, сблизиться более и более к возможно верному очертанию истинного облика народности Русской» (Там же, с.165).

Я не в состоянии исследовать скрытую парадигму Надеждина, поскольку через знаменитый спор славянофилов и западников она уходит в вопросы о путях развития русского государства. Гораздо интереснее для меня то, что приведенные выше методические размышления Надеждина по сути являются описанием понятия «культура». И то, что они были не случайны, показывает то, что он сделал следующий шаг, создав «Инструкцию этнографическую», которая вошла в «Свод инструкций для Камчатской экспедиции, предпринимаемой Императорским Русским географическим обществом», и была издана в 1852 году. Я намерен привести достаточно подробные выдержки из этой инструкции для полевых этнографов, где говорилось, какой материал нужно собирать исследователю народного быта. Эти выдержки позволят нам еще точнее определиться с тем, в каком направлении развивалась русская этнографическая психология прошлого века.

Раздел III начинался со слов:

«Как ни низко стоят в отношении к общечеловеческому развитию предполагаемые к исследованию населения, все же в них должны быть и непременно есть искры высокой духовной природы человека, проблески умственного и нравственного начала, которые тем важнее в этнографическом отношении, чем менее прикасался к ним общий уровень того, что называется “цивилизациею”.Отыскивать и подмечать это должно вообще в нравах и обычаях народа; преимущественно же в народных религиозных верованиях и обрядах» (Свод инструкций, с.25).

Подраздел 1, названный «Религия», вполне можно было бы назвать сейчас «Мифологическое мышление». В начале этого века подобные вопросы составили основу школы Дюркгейма Леви-Брюля:

«а) На первом месте стоят собственно религиозные и вообще метафизические (превышающие видимую природу и обыкновенный порядок вещей) понятия, насколько они присутствуют и развиты в наблюдаемом народе; а именно: представления о божестве и его мифологических видоизменениях и образах; басни о взаимных между собой отношениях и действиях разных видов божества; предания о происхождении мира и понятия о его управлении, понятия о силах и явлениях физической природы, о человеке и его жизни здешней и загробной, о вмешательстве высших, сверхъестественных влияний на судьбу людей и вообще в ход и порядок событий; демонология; волшебство. Вообще всякое народное баснословие и суеверие, приметы, поверья, заговоры, угадывания, и т. п. сюда же относятся» (Там же).

Следующие подразделы во многом перекрывает то, что впоследствии стало сутью «психологии народов» Вундта, надо упомянуть и то, что Надеждин намного опередил и по времени, и по полноте постановки задачи Лацаруса и Штейнталя.

«б) Не менее важны все народные обычаи и обряды, так или иначе ознаменованные печатью религиозности. Тут, во-первых, все, что прямо и непосредственно относится к видимому выражению народного богослужения; а именно: а) места богослужения: есть ли особые, где и как устраиваются, чем украшаются и т. д.; b) времена богослужения: есть ли особенные в году дни, особенные во дне часы, посвященные религиозным занятиям, и вообще как расположен народный календарь? c) Лица, совершающие богослужение: есть ли особо на то избранные. <…> Затем сюда же идут и все те народные обычаи и обряды, которые, не имея религиозного характера, в основании своем суть не что иное, как разные виды домашнего суеверия; каковы обряды и обычаи, соблюдаемые, без всякой видимой цели и пользы, при разных житейских случаях: при родинах, при свадьбах, при похоронах и поминках умерших, при необыкновенных естественных явлениях, при начале, в продолжении и при окончании разных видов работ и промыслов, при эпидемических болезнях и других народных бедствиях, и т. д.

2) Развитие духовной человеческой природы в личностях. Степень умственных способностей: любопытство, понятливость, изобретательность; богатство или скудность воображения, измеряемые обилием или недостатком народных сказок, песен, замысловатых пословиц и поговорок, остроумных и живописных отражений; памятливость; сообразительность; вообще слово-охотность или молчаливость. Степень нравственного развития: замечания о преобладающем темпераменте, о господствующих страстях и пороках: народные понятия о добродетели и правде; наиболее обыкновенные преступления и нравственная оценка их самими туземцами. Степень восприемлимости изящного: народный тип красоты, в особенности женской; любимые формы, пропорции и цвета; народные забавы и увеселения: игры, пляски, музыка, напевы песен, вкус к зрелищам и т. д.» (Там же, с.25–27).

Почти век спустя один из ведущих русских этнографов Д. К. Зеленин оценивал эту программу как все еще вполне удовлетворительную с точки зрения современной этнографии (Будилова, с. 117). Мне думается, что и культурно-историческая психология не смогла бы отказаться от многого из наследия Надеждина, начиная с задачи «сносить и сличать между собой все отдельно наблюденные и замеченные в народе русском особенности», что я считаю первой попыткой обосновать кросс-культурный метод.

С 1847 года началось собирание этнографических материалов Русским Географическим обществом по программе Надеждина, которая была разослана во все губернии России. В 1851 году РГО получило в ответ 700 рукописей с мест, в 1852 году – 1290, и так всю вторую половину века. На сегодняшний день это одна из богатейших этнографических коллекций в мире, еще очень плохо изученная.

Что же касается психологической части надеждинской программы, то она была развернута и стала полноценной психологической теорией в работах его ближайшего сподвижника – К.Кавелина, о котором речь будет дальше.

В отношении культурно-исторической теории необходимо упомянуть и труды Н.Я.Данилевского и К.Н.Леонтьева. Так называемый «цивилизационный подход» в философии истории рождается в России почти одновременно со второй психологией в недрах славянофильской культурологии (Хомяков, Киреевский, Аксаков), а заканчивается в трудах О. Шпенглера и А. Тойнби уже в следующем веке.

Впрочем, осветить эту тему хоть сколько-нибудь подробно у меня нет возможности.

Глава 10

Дильтей

Следующий шаг в становлении культурно-исторической парадигмы был сделан немецким философом, историком культуры и психологом Вильгельмом Дильтеем (1833–1911) в конце прошлого века.

«Дильтей, деятельность которого продолжает оказывать влияние на многих современных ученых, занимающихся исследованием культуры, также пытался примирить естественные и гуманитарные науки. Психология, считал он, должна служить фундаментальной дисциплиной для всех гуманитарных наук (философии, лингвистики, истории, правоведения, искусствоведения, литературоведения и т. д.). Без такой фундаментальной науки, как он утверждал, гуманитарные науки не смогут стать истинной системой знаний» (Коул, с.40).

Суть Дильтеевского недоверия