сосредотачивались на критическом освещении конкретных текстов советских «классиков»[2101] (Бабаевского, Леонова, Мальцева, Николаевой и др.). Эти публикации, несмотря на принятую правлением Союза писателей 11 августа 1954 года резолюцию «Об ошибках журнала „Новый мир“»[2102], ознаменовали неизбежность скорейшего разрушения позднесталинского эстетического канона, обратив боевой инструментарий, выработанный сталинской соцреалистической культурой, против нее самой. Примечателен в этом отношении разбор М. Щегловым «Русского леса» (1953) Л. Леонова, в котором критик обнажил механизм «соцреалистического мимесиса», указав на подлинное направление «революционного развития» позднесталинской действительности:

Свое главное оружие — миметизм — они употребляют не только для осуществления своих бонапартистских замашек и надежд, пытаясь стать во главе масс в их справедливой борьбе против зла. Нет, грацианские переделывают свой подрывной метод на разные лады. Они фабрикуют для того, чтобы возвыситься над свободным народом, новые варианты «миметизма» — в форме ложной ортодоксии, умения взрывать изнутри любое ценное мероприятие, любую животворную идею, доведя их до абсурда[2103].

Публичное осуждение редакции «Нового мира» за «отклонение от принципов социалистического реализма» и «усиление буржуазной идеологии» тем не менее не повлекло за собой откат к оправдательной риторике, к практике физического устранения элементов, негомогенных канону соцреализма[2104]. Тем не менее самораспад сталинской литературной индустрии был запущен уже в конце марта 1953 года, когда Фадеев выступил с докладом «Некоторое вопросы работы Союза писателей», а затем опубликовал текст этого выступления в «Литературной газете» от 28 марта. Результатом идейного «брожения» в писательской организации стало появление в «Литературной газете» от 26 октября 1954 года статьи-послания «Товарищам по работе», подписанной Кавериным, Казакевичем, Лукониным, Маршаком, Паустовским, Погодиным и Щипачевым. В ней предлагалось коренным образом изменить институциональную структуру Союза писателей, ограничить полномочия его верховных органов и передать право на моделирование литературной ситуации редакциям «толстых» журналов и издательствам, во главу которых следовало поставить опытных функционеров — Фадеева, Суркова, Полевого, Леонова, Федина, Корнейчука, Тихонова и Симонова[2105]. Вскоре на это открытое письмо пространно отозвался Ажаев, написав, что в нем просматривается «туманно выраженная и тем не менее явная мысль о ликвидации самого [С]оюза»[2106]. Еще одним подтверждением масштабности произошедших изменений стал состоявшийся в Москве 15–26 декабря 1954 года Второй Всесоюзный съезд советских писателей[2107]: на нем были подведены итоги 20-летней работы Союза и дана характеристика актуального состояния проекта «многонациональной советской литературы». Выступавший на девятый день с ожидаемо тенденциозным докладом Фадеев утверждал, что «наш съезд проходит под знаком глубокой и серьезной критики и самокритики. Вполне законна и естественна неудовлетворенность писателей результатами своего труда в условиях, когда страна вступила в период завершения строительства социализма»[2108]. Призывы к самокритике стали «общим местом» почти всех докладов и содокладов. Вместе с тем самокритика эта, вопреки словам полемизировавшего с вышеупомянутой статьей Эренбурга «О работе писателя» К. Симонова, оказалась не столь «далека от самоуничтожения»[2109].

Таким образом, отчасти сохранявшийся догматизм в сфере советской официальной культуры в действительности не мог противостоять нараставшим деструктивным тенденциям (ср. исключение «лжеписателя» А. Сурова из Союза писателей в 1954 году[2110], самоубийство А. Фадеева в 1956 году и проч.): процесс демонтажа соцреалистического канона, сложившегося в период позднего сталинизма, был запущен и оказался необратимым. Однако если в ситуации 1950‐х годов эта тенденция обозначилась еще не столь определенно, то в 1960‐е «бесконфликтными» стали произведения, которые на момент начала этой кампании назывались в числе значительных литературных «достижений». Так, в вышедшем в 1962 году первом томе «Краткой литературной энциклопедии» утверждалось, что в «Кавалере Золотой Звезды» и «Свете над землей» С. П. Бабаевского, пьесе А. В. Софронова «Московский характер»[2111], кинофильме И. А. Пырьева «Кубанские казаки» и других входивших в послевоенный соцреалистический канон произведениях

давалось приукрашенное изображение сов[етской] действительности, смазывались трудности борьбы за новое и передовое в промышленности, затушевывалось тяжелое положение в с[ельском] х[озяйст]ве, вызванное последствиями прошедшей войны и усугубленное серьезными ошибками в руководстве с[ельским] х[озяйст]вом[2112].

В этот же период в литературу начали «возвращаться» тексты, написанные «в стол» и по понятным причинам не опубликованные в сталинском СССР. Одним из первых в журнале «Москва» (1966. № 11; 1967. № 1) с полным напускной одобрительности предисловием К. Симонова был напечатан значительно урезанный цензурой булгаковский роман «Мастер и Маргарита»[2113].

Эти изменения, как покажет время, станут бесповоротными. Эстетическая гегемония социалистического реализма как принадлежности сталинской эпохи и сущности сталинской культуры безвозвратно падет, освободив «неклассическое слово» из-под гнета «пудовых гирь» официальной риторики сталинизма.

Глава седьмая. Международная Сталинская премия

и производство соцреалистического канона в ранний период холодной войны (1945–1953)

Воинствующий сталинизм: «Социалистический реализм» vs «буржуазный модернизм»

Фактическое окончание Второй мировой войны в начале сентября 1945 года было ознаменовано безоговорочной капитуляцией войск Японской империи перед армией Советского Союза. Однако милитаристские настроения не только не изжили себя, но, напротив, приняли еще более изощренную форму, взяв на вооружение зубодробительную риторику националистической идеологии, зачастую выдаваемую за подлинные образчики «советского патриотизма». Столкновение двух систем — «социализма» и «капиталистического империализма» — мыслилось советской стороной как неизбывное: идеологические принципы внешней политики СССР вплоть до 1956 года[2114] базировались на работе В. И. Ульянова-Ленина «Социализм и война» (1915), где утверждалась неизбежность военного столкновения между государствами, принадлежащими разным общественно-экономическим формациям; при этом сама война в официальной советской политической доктрине воспринималась как способ насаждения («экспорта») социализма, его распространения в общемировом масштабе[2115]. Четкие контуры эта идея обрела в теоретической работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952), где содержался недвусмысленный отпор популярным в обществе пацифистским настроениям:

Некоторые товарищи утверждают, что в силу развития новых международных условий после второй мировой войны, войны между капиталистическими странами перестали быть неизбежными. Они считают, что противоречия между лагерем социализма и лагерем капитализма сильнее, чем противоречия между капиталистическими странами, что Соединенные Штаты Америки достаточно подчинили себе другие капиталистические страны для того, чтобы не дать им воевать между собой и ослаблять друг друга, что передовые люди капитализма достаточно научены опытом двух мировых войн, нанесших серьезный ущерб всему капиталистическому миру, чтобы позволить себе вновь втянуть капиталистические страны в войну между собой, — что ввиду всего этого войны между капиталистическими странами перестали быть неизбежными.

Эти товарищи ошибаются. Они видят внешние явления, мелькающие на поверхности, но не видят тех глубинных сил, которые, хотя и действуют пока незаметно, но все же будут определять ход событий[2116].

По мысли Сталина, объятый бесконечными войнами капиталистический мир в стремлении ослабить неуемную