Я не мешкая распаковала содержимое сумки. Медсестра Клэнси стояла поблизости, но даже не заикнулась о нарушении режима, о правилах и предписаниях. Плеснув джина на еще нерастаявший лед в шейкере, я добавила вермута, закрыла крышку и энергично встряхнула, зная, что Джек любит свой бомбейский мартини очень холодным. Вылив содержимое шейкера в стакан, я передала его Хоуи, а он поднес стакан к губам Джека. Когда крошечная порция джина и вермута коснулась его языка, наш друг мимолетно улыбнулся и закрыл глаза. Еще два неуверенных вздоха. И он перестал дышать. Хоуи опустил голову, подавляя рыдания. У меня защипало глаза, потом хлынули слезы. Мы оба продолжали сжимать пальцы Джека. Хоуи поднял стакан и, благословляя, перекрестил нашего друга. Потом сделал глоток мартини и передал стакан мне. Я тоже отпила. В следующие несколько минут стакан ходил туда-сюда над Джеком, пока мы допивали его последнее мартини, и наше горе становилось сильнее с каждым глотком.

Глава двадцать девятая

К первому дню 1984 года на счету Адама было уже пять миллионов. Работая в тесной связке с Тэдом Всемогущим, как я теперь его называла, мой брат участвовал в рефинансировании крупной компании в сфере телекоммуникаций, «Хоризон», у которой, по словам Адама, имелся «долг ниже инвестиционного уровня». Лихо манипулируя с высокодоходными процентными облигациями, Адам обеспечил «Хоризон» возможность кое-что перестроить, изменить, преобразовать и тем самым воссоздать компанию.

— Меня в этом деле интересуют только деньги, — рассказывал Адам мне и Питеру за ужином в середине февраля. — Это в чистом виде работа с большим капиталом, и все игроки за столом играют по-крупному.

Тремя неделями ранее вышла книга Питера «Юность радикала». Она получила несколько хороших откликов в прессе — особенно в таких левых изданиях, как «Нэйшн» и «Мать Джонс»[143], — а также удостоилась краткого, но доброжелательного упоминания в «Книжном обозрении Нью-Йорк таймс», но продавалась неважно. «Литтл, Браун» фактически дали Питеру понять, что он больше не может рассчитывать на них в плане публикаций, если, конечно, его следующая книга не окажется сенсацией. Питер продолжал вести колонку в «Виллидж Войс», а кроме того, устроился в Хантер-колледж, где преподавал курс писательского мастерства в области документальной прозы. На оплату счетов ему хватало. Адам на Рождество, настояв на этом, подарил каждому из нас по пять тысяч долларов наличными. С этими деньгами Питер на три недели скрылся в Картахене в Колумбии, решив начать то, что он описал как «темный роман в духе В. С. Найпола[144], действие которого происходит в Чили во время переворота».

Незадолго до начала семестра в Хантере Питер вернулся в Нью-Йорк загоревшим, но не отдохнувшим и признался мне, что, напечатав на своей портативной машинке «Оливетти» две тысячи слов, решил оставить эту затею:

— Сколько можно выезжать на штампах о наивном пареньке-идеалисте, чуть не утонувшем в водовороте южноамериканских событий. Но есть и хорошая новость: за три недели в маленькой гостинице в Колумбии я потратил всего девять сотен. Остальные положил в банк и планирую все лето жить в Париже, все в той же старой доброй «Ля Луизиан».

Питер, однако, понимал, что написать книгу необходимо — это поможет ему избавиться от клейма неудачника и продемонстрирует издателям Нью-Йорка, что рано сбрасывать его со счетов.

— Это не так важно, как найти тему — серьезную, но такую, чтобы привлечь новую, более широкую аудиторию, — сказала я, пока мы сидели в баре, дожидаясь появления Адама.

Когда через десять минут появился Адам, метрдотель и персонал захлопотали вокруг него так, будто прибыл герцог Медичи. Почтительность, доходящая до раболепия, бутылка шикарного шампанского «Кристалл» в качестве комплимента от заведения и то, как настоятельно Адама убеждали ее принять, — все вместе это выглядело весьма… занятно. Но в зале ресторана нашелся еще более крутой туз, с ним официанты носились, как с папой Иоанном Павлом II. Заметив вошедшего Адама, этот удельный князь подозвал его вальяжным жестом. Мы подошли к его столу втроем, и я краем уха услышала окончание его рассказа о блестящей сделке, которую он только что провернул. Лет сорока, с намечающимся двойным подбородком и похожими на парик светлыми волосами, он сидел во главе стола между двух восточноевропейских моделей с ногами от шеи. Места по бокам стола были заняты подобострастно улыбающимися фаворитами.

— Пойдемте-ка поздороваемся с Дональдом, — сказал Адам.

В Нью-Йорке восьмидесятых Дональд Трамп был известен всем. Самый настоящий властитель дум и яркий символ нашего хищного времени — девелопер, выросший в Квинсе (на окраине города, в полной мере оказавшей влияние на формирование его характера). Трамп не сходил со страниц газет — особенно бульварных, — пестревших сообщениями о его жестком деловом стиле, манере выставлять напоказ свое богатство, страстной любви к власти, вопиющих махинациях с недвижимостью и не менее вопиющей потребности в красивых дурочках, повисших на каждой руке, громовом, полном самодовольства голосе.

— Адам Бернс, долговой магнат, — сказал Трамп, не делая попытки подняться. Он бегло перечислил своих шестерок, представил девиц: — Эти польские красавицы — Гражина и Агнешка — совсем скоро станут большими-большими звездами… — И опять повернулся к Адаму: — Ну а ты что здесь делаешь с такими крутыми господами?

— Мой брат Питер, у него только что вышла вторая книга, а это моя сестра Элис, на днях назначена ведущим редактором издательства «Фаулер, Ньюмен и Каплан».

— А я ведь тоже писатель, — сказал Трамп Питеру, затем, переведя взгляд, оглядел меня с головы до ног. По его «цыпочкомеру» я определенно получила низкую оценку и восприняла это как комплимент. — Серьезно, пишу книгу, которая принесет кучу денег, потому что все захотят почитать, как я заработал кучу денег. Вы должны предложить мне контракт, прямо не сходя с этого места.

— Если ваш агент со мной свяжется… — начала я.

— Зачем Дональду Трампу агент?

— Так уж заведено в издательском бизнесе, — сказала я.

— Так заведено? Скажи своей младшей сестре, Адам, что у Дональда Трампа заведено не так. Я каждый день переписываю свод правил заново. И поэтому в один прекрасный день я стану президентом.

С этими словами он отвернулся к своим польским куколкам.

— Рад был повидаться, Дональд, — бодро сказал Адам, пытаясь закончить разговор на положительной ноте.

Но Трамп уже не обращал на него внимания. На миг — я это видела — вернулся прежний Адам, съежившийся от пренебрежительного отношения, полный неуверенности, как каждый из нас. Но затем в долю секунды былого, сомневающегося во всем Адама вытеснил новый,