Уже за полночь я услышала позади шаги и, обернувшись, увидела Джулиана, который медленно подошёл и рухнул в кресло у радиопульта.

— Вечно что-нибудь упущу, — мрачно пробормотал он, глядя на светящуюся дымку города на горизонте. — Не одно, так другое…

— Ты о чём? — насторожилась я.

— О магии и о последовательности событий. Когда человек с помощью магии превращается в монстра, и силы его многократно возрастают, кости становятся толще, мышцы — твёрже, кожа — прочнее, — это одно. Все качественные изменения происходят на фоне возрастающей жизненной энергии, не важно, какого она качества. А потом зверя мы с помощью современной науки превращаем обратно в человека. Кости становятся тоньше, мышцы — мягче, кожа… — он посмотрел на меня, — ну и так далее. И всё это на фоне заметно уменьшающейся жизненной энергии. Человеческий организм может выдержать такую трансформацию?

— Он умер? — прямо спросила я.

— Нет. Только не нужно спрашивать, чего нам это стоило.

— Не буду, если не хочешь. Значит, он жив? Он… вернулся в прежнее состояние?

— Нет. Пока нет. Нам удалось затормозить процесс. Это был единственный шанс спасти его организм от коллапса. И мы спасли. Теперь всё пойдёт не так быстро, но вполне безопасно… — Джулиан кивнул. — Пара недель и он станет человеком. Но поговорить с ним можно будет уже завтра.

— Значит, у тебя получилась? — оживилась я, но моя радость схлынула под его мрачным взглядом. — Вам пришлось прибегнуть к магии?

— Ты обещала не спрашивать… — напомнил он.

— Детали меня не интересуют.

— Детали… — он вздохнул. — Трудно сказать, где заканчивается волшебство и начинается наука. Понимаешь, ангел, трансформация органической материи всегда была одной из излюбленных тем для алхимиков. Все знают, как живое превратить в неживое, а вот неживое — в живое… Суть всего — та самая жизненная энергия. А алхимики, в основном, обходились без заклинаний и ритуалов, они смешивали, плавили, перегоняли, снова смешивали, охлаждали, измельчали, прокаливали. Опыты, после которых в реторте зарождалось нечто, что дышит и чувствует. И это лишь цепь химических реакций, а не акт божественного творения. Нет ли в подобных экспериментах греха?

— Я не верю в то, что Парацельсу удалось создать гомункулуса, — заметила я.

— Есть многое такое, друг Горацио… — пробормотал он и поднялся. — Пойду спать. Утром нужно будет провести исследования и выяснить, что же всё-таки было заблокировано в его геноме…

— Джулиан, — окликнула я его, — чью жизненную энергию вы использовали, чтоб поддержать его при трансформации?

Он пожал плечами.

— Разве ты не догадалась? — и сам лишь на мгновение опередил мою догадку. — Естественно, мою.

Он ушёл, а я молча смотрела ему вслед. Всё обошлось, и Стэн был спасён, но легче мне от этого почему-то не стало.

Утром я пошла в его каюту. Он крепко спал. Мне тоже нужно было поспать после вахты, но вместо этого я развернулась и вышла. Я была уверена, что рядом с ним мне уснуть всё равно не удастся.

Добравшись до постели в своей каюте, я легла и почти тут же уснула. Проснулась ближе к обеду. Приняв душ и приведя себя в порядок, я отправилась в ресторан. Джулиана там не было. Хок задумчиво посмотрел на его пустующее место, а потом обернулся туда, где сидел Дакоста. Тот тоже смотрел на стул Джулиана.

— Он лёг спать уже ночью, и был крайне измотан, — пояснила я старпому. — Наверно, ещё спит.

Хок кивнул и занялся едой. Мы обедали молча, хотя в ресторане царило оживление. Из доносившихся до меня обрывков разговоров было ясно, что ещё утром Дакоста объявил экипажу, что со Стэном всё в порядке. Напряжение спало, хоть и ненадолго.

Дакоста поднялся из-за стола и, бросив салфетку рядом с прибором, подошёл к нам.

— Добрый день, командоры, — произнёс он, и я вдруг подумала, что уставное обращение теперь звучит у него совершенно привычно, словно, он всю жизнь прослужил в космофлоте. — Я хотел узнать, как себя чувствует доктор МакЛарен.

— Я полагаю, что он ещё спит, — ответила я. — Ночью у него был измученный вид.

— Неудивительно, — Дакоста посмотрел на пустой стул и, придвинув к столу другой, сел рядом с нами. — То, что он сделал, отняло у него слишком много сил. Я полагаю, больше, чем те, которыми бы мог располагать обычный человек.

— О чём вы? — поднял голову Хок.

— Так, мысли вслух, — пробормотал Дакоста. — Он в чём-то прав, я — книжный мальчик. Я много читал, но то, что я делал — это в основном лишь химические опыты. Ничего такого, что нельзя было бы объяснить с позиции современной науки. Знаете, на самом деле это нелегко, в течение долгих лет изучать науку, так круто замешанную на ошибках и обмане. Как часто, отдав месяцы разгадке очередного таинственного текста, вдруг получаешь вместо философского камня очищенный фосфор, а вместо золота — окрашенную в жёлтый цвет твёрдую ртуть. Очень сложно не отчаяться и не принять распространённую точку зрения на алхимию, как на лженауку.

Хок усмехнулся:

— До нас было сказано:

— Верно, — невесело усмехнулся мальтиец, — Себастьян Бранд написал эти строки на рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков. Что уж говорить о наших днях, когда любой металл можно превратить в золото путём цепи ядерных реакций. Этажом выше в лаборатории как раз есть подходящий агрегат. Вот и приходится быть преданным своей науке не благодаря, а вопреки.

— Зачем? — Хок откинулся на спинку стула. — Никогда не видел проку в алхимии. Особенно теперь, когда все её цели достигнуты иными вполне объяснимыми путями.

— Вы не понимаете сути алхимии, старпом, — неожиданно мягко произнёс Дакоста. — Алхимия — это не просто наука о путях трансформации материи. Настоящий алхимик всегда жаждал не богатства и славы, а достижения иных, более высоких целей. Согласно многим источникам алхимики, добывшие философский камень, чаще всего жили в нищете и не гнушались этим. Алхимия, против распространенного мнения, наука не дьявольская, а божественная. Алхимик работал с молитвой, многие его знания и идеи почерпнуты в Священном писании. Многодневные упорные размышления над сутью вещей граничили со столь любезной вам трансцендентальной медитацией. Именно благодаря этому алхимия являлась также наукой о путях трансформации духа. Не забывайте, что Святой Фома Аквинский был не только теологом и философом, но и знаменитым алхимиком. И именно это поддерживало меня среди многих неудач. Кстати, МакЛарен вчера признался, что его кумиром когда-то был небезызвестный Филипп Аврелий Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, принявший имя Парацельс. Он был не только гениальным врачом и естествоиспытателем, но и выдающимся алхимиком.