— Стало быть, вы и сами не поняли, кого спасли в том вашем сне, отец?

Пастор печально покачал головой:

— Нет… не понял… — ответил он с невыразимой скорбью: — Все произошло очень быстро, в считанные мгновения. Как только я упал на гранитное ложе, передо мною тут же сгустилась непроглядная тьма. Я уже не чувствовал своего тела и не видел ничего вокруг. Лишь единая мысль безраздельно владела тогда моим зыбким, окутанным мраком сознанием — мысль, что это конец. Скорее всего, я и в самом деле находился тогда на тонкой неосязаемой грани между Жизнью и Смертью и был готов смиренно принять свою участь.

И тут свершилось еще одно чудо: сквозь плотную, непроницаемую завесу мрака на меня вдруг пролился дивный Божественный Свет. А затем я отчетливо услышал глас Господень. Всевышний объявил мне, что над моим семейством довлеет злой Рок, и все мои дети обречены на неизбежную погибель. «Лишь твоя собственная жизнь, — сказал мне Господь, — может служить достаточной платой за жизни тех твоих чад, кто еще не призван на Небеса». «Ну, так возьми ее, Святый Боже!» — взмолился я. «Я хотел призвать тебя к себе этой ночью, — ответил Всевышний, — так как страдания, которые будут ниспосланы тебе на земле, неведомы ни одному смертному. С этой целью я и послал к тебе нынче проводника — одного из своих верных Ангелов, чтобы он доставил тебя на Небо». «А что, разве я уже на Небе?» — спросил я, почему-то убежденный, что на самом деле так оно и есть. «Нет! — последовал ответ — короткий и суровый, — Ты не прошел испытания, предшествующего твоему вознесению, и нарушил завет. А, значит, время твое еще не пришло, и ты пока останешься на земле». — «Но, что за испытание я должен был пройти, и какой завет я нарушил?» — вопросил я в полном недоумении. «Ты должен был в одночасье узреть главные вехи тех страданий, которые тебе будут отпущены в земной жизни», — сказал Господь. «В чем же состояла моя ошибка?» — снова спросил я Всевышнего. «Тебе надлежало смиренно и мужественно взирать на то, что происходило вокруг тебя, не выдавая своего страха и не вмешиваясь в ход событий», — ответил Господь. «И тогда я заслужил бы право вознестись в Твою пресветлую обитель, а мои оставшиеся дети были бы спасены от сетей злого Рока?» — «Да. Так могло бы быть. Но ты упустил этот шанс. Теперь уже слишком поздно что-либо изменить. Ты останешься на земле и выпьешь до дна сужденную тебе свыше чашу страданий».

Тогда я спросил Всевышнего, есть ли для моих детей хотя бы слабая надежда на избавление от злополучной напасти. «То, что должно произойти с твоим родом, свершится по воле Дьявола, и тут я ничего не могу поделать. Но Бог справедлив и всегда оставляет возможность спасения. Причиной черных чар, наложенных на твою семью, является Любовь. А значит, она же и станет главным орудием в руках Дьявола. Стоит кому-нибудь из твоих детей испытать всю великую силу настоящей Любви — и этот несчастный обречен на погибель». — «Неужели нет другого, более гуманного и приемлемого способа избавления?!» — воскликнул я в отчаянном негодовании. «Смирись, о, смертный! — изрек Господь. — Смирись и утешься: если кто-то из твоих детей, пусть даже будучи уже обреченным, догадается о губительной силе Любви — на остальных членов твоей семьи смертельное воздействие этого чувства уже не распространится. Но на смену Любви придет иная могучая, грозная сила, и как она проявит себя в дальнейшем, неведомо пока что даже Святым Небесам. И помни, — предупредил Всевышний, — сам ты нипочем не должен раскрывать эту тайну никому из своих потомков, так как она находится в полноправном ведении Высших Сил. И, конечно, ты просто обязан держать в секрете то, что ты увидел нынче ночью — разве что крайние обстоятельства вынудят тебя нарушить это условие. Поклянись, что ты исполнишь все, как повелел Господь!» — «Клянусь!» — покорно ответил я. «Если ты нарушишь данную перед Богом клятву, ни тебе, ни твоим потомкам расплаты не избежать: Возмездие свершится в одночасье!»

— Выходит, что вы не сдержали своей клятвы, дорогой отец, — печально промолвила Шарлотта, — Вы не должны были рассказывать мне ни о своем мистическом сне, ни о том, что последовало по его окончании. Теперь мы все обречены на неминуемую скорую погибель!

— Я полагаю, — ответил достопочтенный Патрик Бронте, — что своим давешним признанием я не нарушил этой клятвы. Ведь Господь упомянул тогда и про смягчающее условие нашего с ним соглашения: возможность отступления от своего обещания при крайних обстоятельствах. Когда же еще я посмел бы разверзнуть свои уста и заговорить об этом, как не теперь, когда под смертельной угрозой оказалась жизнь моей последней любимой дочери?!

Шарлотта ничего не ответила. Прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула, она погрузилась в свои тревожные мысли. Перед ее внутренним взором отчетливо вставала та устрашающая картина, что после достопамятной поездки к морскому побережью в Истон неотступно преследовала ее в течение всех последующих лет. Мрачные каменные плиты, вздымающиеся над необозримым водным пространством. Неистовство безрассудной стихии, вскидывающей стремительные пенистые валы на гладкую, словно вытесанную ловкими людскими руками, поверхность этих плит. И омерзительное, бросающее в холодный пот ощущение, что здесь, в этих суровых, леденящих кровь гранитных могилах нашли свое последнее пристанище все те, кого во цвете лет унес прочь от земной обители Вездесущий Рок.

— О чем ты задумалась, детка? — с беспокойством спросил пастор.

— Да так. Ни о чем, — ответила его дочь, очнувшись от своих мрачных грез, — Скажите, отец, — внезапно спросила она, — помните ли вы, когда именно явилось вам это непостижимое мистическое сновидение?

— Господь с тобой, дочь моя! — мгновенно отозвался достопочтенный Патрик Бронте, — Как можно было забыть об этом! Как только я проснулся тогда и пришел в себя, я тут же спросил у нашей служанки Табби, сидевшей возле моей кровати, на какие числа календаря выпала эта чудовищная ночь. Она ответила, что ей никогда в жизни не забыть этих «проклятых» чисел — с 21 на 22 июня 1830 года потому что я, по словам нашей доброй Табби, «давеча чуть было не отдал Богу душу».

— С 21 на 22 июня 1830 года? — машинально переспросила Шарлотта. Выражение ее лица сделалось каким-то отстраненно-настороженным. Щеки ее побледнели пуще прежнего и приобрели земельно-сероватый оттенок. В глазах, неподвижно глядящих в одну точку, застыл неистовый ужас.

— Что с тобой, дорогая? — спросил ее отец. Он с трудом нащупал в полумраке руку дочери. Рука оказалась совершенно окоченевшей и содрогалась мелкой дрожью. Пастор заботливо укрыл эту маленькую дрожащую кисть своей широкой и надежной дланью.

Шарлотта повернулась к отцу и поглядела на него с невыразимой скорбью.

— Я тоже никогда в своей жизни не забуду того кошмарного утра. Во веки веков из памяти моей не изгнать ту зловещую дату, вспыхивающую в недрах моего сознания негаснущим Адским Огнем, — 22 июня 1830 года.

— О чем ты, детка? — спросил обеспокоенный пастор.

— Ах, милый батюшка, право, не знаю, как и сказать, — вздохнула Шарлотта. — В то утро свершилось нечто непостижимое, нечто, превосходящее человеческое понимание. Я уже тогда была поражена настолько, что в тот же день занесла это фантастическое происшествие в свой дневник. Теперь же, после того, что вы мне только что поведали, этот таинственный случай видится мне в свете вашего мистического сновидения иначе, нежели прежде. Я совершенно убеждена, что между тем, что произошло с вами той судьбоносной ночью, и тем, что за этим последовало наутро, существует глубинная предвечная связь.