Хорошая рецензия. Мы положим ее в основу и будем свою писать по принципу: это исправлено, а вот это еще ухудшено.

И еще один личный эпизод. Относится ко времени поиска для меня места работы. Тут было несоответствие. Папа, моя судимость, национальность, беспартийность и, как выяснилось, более всего — отсутствие московской прописки (на все остальное как-то можно было еще закрыть глаза, а это, наоборот, нужно было предъявить) не давали возможности получить место, которое я заслуживал по всем остальным моим кондициям. Вот и отозвал меня Войшвилло в кабинет заведующего и, как обычно, несколько набычившись говорит:

— Я тут переговорил со всеми сотрудниками кафедры, все считают, что вы были бы отличным коллегой. У вас нет возможности получить хоть самую плохонькую московскую прописку?

На партийной конференции

Я расскажу еще два эпизода, каждый из которых представляет фигуру Е. К. вполне уникальной. Не только не знаю других, кто бы смог его в таких случаях заменить, но и не могу себе их представить.

Казимирыч, по случаю своей полной оторванности от реальной жизни, был членом партии. Но не как другие, а по уставу и программе, фанатично. Ничего похвального в этом нет. Лично-то я коммунистическую партию не люблю — вплоть до ненавижу, — начиная с самой человеконенавистнической теории, но на отдельных конкретных людей это не распространяется. Каждый человек свою собственную жизнь сам проживает и только за собственные дела перед Господом ответ будет держать.

У каждого свои резоны, и не мое дело судить.

Е. К. на моей памяти всегда был как минимум членом партбюро кафедры, но чаще членом парткома философского факультета или даже самого университета.

А это много! Москва как административная и партийная единица была важнее, нежели любая республика, кроме РСФСР. А специальной парторганизации РСФСР не было. То же самое, что сам СССР. Старший в семье.

А вот если сравнить Москву с ныне независимой Украиной, то Москва была куда выше. Лидеров Украины в Москву забирали на повышения. Первый секретарь Москвы по положению был членом Политбюро, в то время как первые секретари республик, не обязательно. Но если и они становились членами, то там, внутри этого членства, в очереди на верховную власть… Как ни велики и ни сильны Шелест или Щербицкий, а Гришин главней.

Москва делилась на районы, как республика — на области. И районы Москвы были поближе к Кремлю, чем республиканские области. А МГУ, тут ничего додумывать не надо, был официально по административному и партийному весу приравнен к московскому району. Секретари партии и комсомола МГУ выше стояли, чем секретари рядовых обкомов. Да и так было видно. Комсомольские и партийные вожаки МГУ, то один, то другой, уходили в верхи, становились вторыми-третьими секретарями Москвы. О-го-го!

Казимирович как раз перестал быть членом парткома МГУ, когда он совершил легендарный поступок. Может быть, молодым людям это будет нелегко понять-оценить, но зато, возможно, улучшится их общее понимание ситуации в стране того времени.

Короче, после того как Ю. А. Гастев подбил массу уважаемого народа подписать письмо в ЦК в защиту Александра Сергеевича Есенина-Вольпина, оттуда, из недоступного разуму высока, была спущена инструкция, что поскольку в основном подписанты — преподаватели МГУ, то парторганизация МГУ в лице своей партконференции должна разобрать поступок своих коллег и максимально строго их не только осудить, но прямо наказать. Вплоть до увольнения с «волчьим билетом». Многие, в том числе абсолютно беспартийные, хотели бы на это сборище прийти, послушать, ума и идейной бдительности набраться. Хренушки, контроль был строгий. Я, конечно, не присутствовал. Но много раз слышал о том, что произошло, и от тех, кто там был, и от тех, кому кто-то другой рассказал.

Как-то меня остановил перед входом в здание гуманитарных факультетов незнакомый парень, по виду студент.

— Ты же, — говорит, — с философского факультета?

Ну что же, я человек широко известный, не стал допытываться, откуда он прознал.

— Ну, — говорю.

— Ты такого у вас профессора знаешь, я точно фамилию-то не усек, не запомнил, но странная, что-то вроде Воншило или Вонзилло, что ли, польская фамилия на слух, ты такого знаешь?

— Мой научный руководитель, а что?

И с удовольствием, можно сказать, с гордостью в третий или четвертый раз всю эту историю в версии испорченного телефона услышал.

Излагаю суммарное повествование.

Огромный конференц-зал университета, мрамор, хрусталь и позолота, тяжелый бархат кумачового цвета — торжество советской помпезности. На сцене длиннючий стол с президиумом, человек на сто. В самом центре, главней всех, член ЦК, которому поручено это мероприятие вести, курировать и инспектировать.

Выступают по заранее приготовленному списку. Клеймят, стыдят, пригвождают, позорят, требуют максимально сурового наказания подписантам.

С раной метлой по голой жопе[23].

И вот, каким-то семнадцатым или двадцать шестым в утвержденном списке выходит наш Евгений Казимирович. Его объявляют как всех: доктор философских наук, профессор… Он стоит, ниже среднего роста, голова в плечах, ручки короткие в боксерской стойке. И говорит:

— Вот я вынес с собой Устав (потрясает книжкой в левой руке) и программу КПСС (вздымает другую) и специально пересмотрел их, как и всегда поступаю перед принятием важных решений[24]. Как профессиональный логик, могу сознаться, что не ясно понял происходящую ситуацию. Нас созвали, чтобы мы проанализировали антипартийное письмо, подписанное нашими же товарищами, и по всей строгости партийной совести осудили их. Так?

Уже много было произнесено бранных и обличительных слов в сторону не проявивших бдительность подписантов… Но кто из выступавших до меня хотя бы видел его, это письмо? Кто читал?

Как это так, мы, ученые люди, судим то, чего не знаем?

Я искренне думаю, что там содержится некая противная любому советскому человеку гадость, но какая?

Если бы в этом письме было нечто прямо антисоветское, контрреволюционное, то на это есть передовой отряд партии — КГБ, статьи Уголовного кодекса. Видимо, нет. Поручено разобраться нам. Значит, нарушены некие этические нормы, нанесен ущерб морали строителей коммунизма. Что именно проморгали наши товарищи? Какую заповедь нарушили?

Я полагаю, не можем мы — столь уважаемое и серьезное собрание — осуждать людей, наших недавних друзей, за то, сами не знаем за что. В этих условиях мы не имеем права принимать какое бы то ни было решение. Дайте нам документы, мы их тщательно изучим, классифицируем, выявим ошибки, определим степень преступности и тогда, с полным знанием дела, вынесем справедливый приговор.

Какая-то третья, пятая часть участников были студентами. А социально студенты всегда готовы протестовать. Возраст такой. Иногда очень даже глупо. В любом случае по залу