не во мне. Даже, в некотором смысле, не в Евгении Казимировиче, такие фишки грех забывать, их надо передавать из поколения в поколение:

— Вы не рекомендовали Валерия Родоса в аспирантуру! Почему?

— Он не член КПСС.

— Валерий Родос — настоящий, реальный молодой ученый. У него единственного уже опубликована статья в самом авторитетном философском органе страны, думаю, не у всех тут присутствующих там статья есть, подготовлено еще несколько статей. Родоса рекомендовала кафедра. На каком основании вы не рекомендовали его в аспирантуру?

— Он не член КПСС.

— Все сотрудники нашей кафедры хорошо, лично знают Валерия, он политически грамотен и выдержан, социально активен, прекрасный человек, замечательный молодой ученый, почему вы его не рекомендовали в аспирантуру?

— Он не член КПСС.

— Есть такой пункт в правилах приема в аспирантуру, запрещающий беспартийным поступать? Зачем тогда эта лживая процедура сдачи экзаменов? Даже само существование вашей комиссии? Покажите мне, где напечатано это правило, запрещающее беспартийным поступать в аспирантуру.

— Ну что вы, Евгений Казимирович, правила такого, конечно, нет…

— Тогда на каком основании вы не рекомендуете Родоса в аспирантуру?

— Но наш факультет философский, а философия партийна…

— Никаких сомнений! Однако из этого логически не следует, что каждый философ обязан быть членом партии.

— Но, Евгений Казимирович, как же вы не понимаете, что факультет партийный, а Родос при всех его замечательных преимуществах членом партии не является.

— Покажите мне правило, где прямо написано, что это запрещено. На философском ли факультете или любом другом, предъявите мне правило, запрещающее принимать в аспирантуру беспартийных.

И эти подлюки сдались. Отменили свое подлючее решение на глазах у профессора и рекомендовали меня в аспирантуру.

Но когда он вышел, они за его спиной изменили еще одно решение и теперь не рекомендовали в аспирантуру Мишу Ханина. А ведь онто вообще был круглый отличник, к тому же комсомолец.

Беспартийность ни при чем.

Можно было принять только одного еврея, и не нашлось другого Войшвиллы, кто бы за него заступился.

Сергей Пейгин

Может, у меня и в жизни не будет другой такой возможности, надо сказать здесь.

Куда позже, в Томске, когда у меня начали специализироваться трое математиков, в круг моих друзей постепенно вошел, втянулся их лучший друг Сережа Пейгин, давно-предавно уже доктор математических наук, видный ученый с хорошими результатами всемирного значения.

По жизни же он абсолютный экстраверт, неунывающий оптимист и затейник. Если у вас возникает образ на слова «капитан команды КВН», то вот там и он, Сережа. О нем самом много есть чего рассказать, и уж очевидно, что в главных своих чертах он не только не похож, но просто противоположен Евгению Казимировичу.

Кроме вот этого только пункта. Умения расстилать соломку, быть демагогом, не в плохом, а в замечательном смысле, не на словах только, но и в жизни.

Я работал еще в Томске, а он уже защитил свою первую диссертацию и стал каким-то небольшим начальником, ездил в командировки в Москву и, вернувшись, как водилось, заходил ко мне. Он рассказывал, как много дел он в командировке сделал, пробил, протолкнул, раздобыл, увязал. И на каком-то повороте разговора сказал:

— Вы знаете, Валерий Борисович, как много в Москве можно сделать, хотя все знают, что этого делать нельзя?

Как человек, влюбленный в парадоксы и много написавший о них (ну вы помните пушкинское: «и гений — парадокса друг». Это обо мне), я заинтересовался.

— Приходишь в кабинет к начальнику, предъявляешь заранее составленное заявление. Он смотрит, читает. Поднимает голову: «Нет, совершенно невозможно». — «Что невозможно?» — «То, что вы просите» (ну скажем, московскую прописку, для понятности примера). — «А почему? Почему невозможно?»

Я, — говорит мне Сережа, — конечно, знаю, что невозможно, мне все говорили, что, мол, даже не суйся. Но никто не знает почему…

«Почему невозможно?» — «Ну вы же знаете, что это невозможно…»

И смотрит на меня как на кореша-шутника и подмигивает даже.

Никаких корешей. Сохраняю полную серьезность. (Хватку! Как Казимирыч!)

«Нет, нет, это к делу не идет, как любил выражаться Достоевский Федор Михайлович, эти ваши слова, это ваше подмигивание. Вы мне объясните, почему нельзя, почему невозможно, а лучше всего покажите свод установлений, где об этом черным по белому, на русском языке сказано.» — «Вы что, серьезно?» — «Аааабсолютно».

Тут начальник сам становится серьезным вплоть до — «озверевшим».

«Ничего я вам показывать не собираюсь, кто это вы такой, чтобы я вам это показывал. Нет! Все. Разговор окончен. Это мое окончательное решение, покиньте кабинет, позовите следующего». — «Кабинет я не покину, — спокойно говорит Сережа, не вставая, конечно, с места. — Вот перед вами мое заявление, если вы мне отказываете, то не поленитесь, проставьте, пожалуйста, как полагается, на входящем документе свою визу, резолюцию, почему отказали, распишитесь, число поставьте». «А это вам зачем?» — «То, что я у вас прошу, не прихоть какая-то, не блажь, мне действительно нужно. А вы не только мне этого не даете, но отказываетесь даже указать причину. Я возьму этот ваш письменный отказ и пойду с ним к вашему высокому начальнику или в соответствующий партийный орган, которому вы подчинены, и задам им уже иной вопрос. На каком профессиональном уровне находится ваш ответ? Имеется ли соответствующая инструкция, позволяющая вам без объяснения отказывать мне».

— И дает! Подписывает! Смотрит на меня теперь уже как на врага, может, он хотел это выгодно для себя продать, а пришлось отдать мне, бесплатно.

Демагогия — великая сила.

Но поскольку этот фрагмент о Евгении Казимировиче Войшвилло, то и надо вернуться к нему, чтобы сказать несколько заключительных слов.

Я ему, Евгению Казимировичу Войшвилло, обязан не только фактом поступления в аспирантуру, но еще многим. Он был моим учителем, а это не о каждом скажешь. Вообще хорошо, что есть человек, который может упереться. И я хоть и благодарил Казимировича множество раз, но даже шоколадки ему не подарил и до сих пор чувствую к нему огромную, не остывающую человеческую благодарность.

СМИРНОВЫ

По убедительной просьбе моей дорогой учительницы Елены Дмитриевны Смирновой я удалил главу о ней и о ее муже Владимире Александровиче Смирнове.

21 страницу.

На этом месте оставлю лишь несколько общих слов.

И это не просто, ведь эмоционально-рационально они для меня из старшего поколения как раз самые близкие люди и есть.

Началось все именно с Елены Дмитриевны, она тогда совсем молодая была, вдвое моложе, чем я сейчас. Логику предикатов читала. Аксиоматические построения.

Лекторское актерство-позерство она с недоумением отвергала. В логике, науке, даже