И по звуку — одобрительный.

И тогда прямо из центра президиума встал, воздвигся приглашенный инспектор из ЦК. Не старый еще человек. Встал он как бы несколько вальяжно и держался как бы дружественно-снисходительно.

— Я не должен был и не собирался выступать, только так присутствовать… Но уж раз дело так поворачивается… Вы же, — обратился член к Войшвилло, — профессор логики… — он наклонился к сидящему рядом, тот подсказал фамилию, — профессор логики Вайшилов? Профессор логики, а не понимаете, как вы сами в начале речи сказали. Ничего, я объясню, я именно для этого здесь. Так вот, я скажу, профессор, у вас не все в порядке именно с логикой. Удивляюсь, чему вы студентов учите…

Этим делом занималось непосредственно ЦК нашей партии (голос его взвился). Вы вот размахиваете тут Уставом и Программой, а, видимо, сами плохо их изучали. ЦК КПСС — высший орган партии, вы что??? нашему ленинскому ЦК не доверяете???

И чуть в дудку не свистеть, милиционера звать.

А Казимирович еще со сцены не ушел. Это раз. И не испугался. Боксерским наскоком снова подошел к трибуне, хвать микрофон.

— Не беспокойтесь, — говорит, — товарищ член из ЦК, — тоже с некоторой издевкой в голосе, — если с логикой у кого-то проблемы, то лично у меня тут все в порядке. И, конечно, я знаю, что ЦК — высший орган партии. Но вот в чем загвоздка: если этим документом, как вы сказали, занималось непосредственно ЦК, то зачем нас собрали? Приказ командира — закон для подчиненных! Если высшее решение уже вынесено, то нам только преданно исполнять.

Однако нас собрали и потребовали, чтобы не они, не ЦК, а мы здесь вынесли правильное решение. Видимо, нашли нас достаточно зрелыми. Благодарю ЦК за такое доверие, считаю его правильным и обоснованным. Дайте нам письмо, подписанное нашими товарищами, мы его проанализируем и вынесем справедливое решение.

Ну тут поднялся такой шум, переходящий в рев, что ни о каком заказанном решении и речи быть не могло. Собрание моментально свернули.

Не, не, не!

Даже на секунду не подумайте, что справедливость восторжествовала. Не в той стране.

Через пару всего дней собрали срочный пленум парткома МГУ, всего человек пятьдесят хорошо дрессированных людей, ручных «чле-нышей», и они-то без лишних слов за пять минут все необходимое приняли. Опять обращаю внимание, что все эти пятьдесят — краса и гордость МГУ, профессора, доценты, аспиранты, студенты. Правда, с маленьким уточнением: у всех у них в мозгах уже завелся червь надежды осуществить высшую мечту советского человека — прорваться к главной кормушке страны, стать винтиком всесильной и бессмертной номенклатуры.

Как Войшвилло меня в аспирантуру принял

Другой подвиг Евгения Казимирыча относится лично ко мне.

Кафедра рекомендовала меня в аспирантуру.

Нас всего было семеро специализирующихся, и я хотя и был лентяем и всяко, но в авторитете. Сдали аспирантские вступительные. Мне показалось, что для нас, местных, они были облегченно-формальны, принимающие экзамены профессора нас хорошо знали. Другое дело — приезжие, не закончившие МГУ, им пришлось потуже. Например, на кафедре истории зарубежной философии приблудным принципиально больше троек не ставили. Однако вступительные экзамены — ерунда. Самое главное — комиссия парткома факультета.

Народу ужас как много. Аспирантов на нашем факультете было больше, чем студентов. Комиссия разбилась на две части, чтобы дело шло быстрее. Каждая часть принимала самостоятельное решение, которое потом только визировалось на совместном заседании.

Я не очень боялся. За мной была рекомендация кафедры — раз; у единственного выпускника, у меня уже была статья в «Вопросах философии», в единственном и потому исключительно престижном журнале, где далеко не все доктора могли напечататься, — два. К тому же на факультете меня почти все знали. Ну и еще я не то чтобы фаталист, но так много было во мне уже переломлено, что «ну нет, так нет», что я, заранее не знал, что не возьмут, что ли?

Не с моей беспартийностью, судимостью, национальностью, не с таким папочкой сюда лезть в калашные ряды советских-пресоветских философов.

Однако собеседование сразу, с первых слов, с самого тона приняло характер допроса. Меня очень неприязненно спрашивали о партийности. О ее отсутствии. Отвечал бойко, бестрепетно, но даже и вполовину не добирал своими ответами до пафоса их вопросов.

Через минут всего пять меня вышвырнули, прямо объявив, что не будут рекомендовать меня в аспирантуру совместной коллегии.

Я вышел в коридор, где еще было полно претендентов, в большинстве незнакомых. Как всегда во время провалов, арестов дул сквознячок в ущельях извилин моего мозга. Было уже часов восемь вечера, начинало темнеть, кафедра была закрыта, надо было что-то срочно придумывать[25].

Я позвонил Евгению Казимировичу.

Намечалось, что именно он будет моим руководителем в аспирантуре.

Он поднял трубку.

— Евгений Казимирович, здравствуйте! Звоню вам из коридора, кафедра уже закрыта, я сразу после парткомиссии, результат самый неутешительный — мне отказали.

Пауза.

— Кто отказал?

— Претендентов много, комиссия разделилась на две части, каждая принимает решение самостоятельно, а потом только утверждается на совместном подведении итогов. Мне отказала полуфинальная комиссия.

— Прямо так и сказали? Какая причина?

— Сказали прямо: не будут рекомендовать. Беспартийность.

— Подождите, Валерий, я сейчас приду, не волнуйтесь…

— Зачем, не ходите никуда, уже поздно, вопрос уже решен…

— Нет-нет, не уходите никуда, я сейчас приду.

Он жил в зоне «Л» — в профессорском корпусе — и пришел в здание гуманитарных факультетов минут через двадцать пять — тридцать, видимо, всю дорогу бежал. Плащ распахнут, галстук недозавязан, шляпа на кончике огромной головы.

— Где они?

— Евгений Казимирович, огромное вам спасибо, конечно, но зачем вы пришли? Комиссия уже завершила свою работу и собирает бумажки для окончательного заседания («Тут они, суки, тут они все! Мочи их, Казимирович, гаси их, дорогой, по полной. Я тебе пулеметную ленту буду держать»).

Так и не поправив галстук, Войшвилло не вошел, а ворвался в комнату заседания. Правду говорю.

Его не было минут десять.

О чем я в это время думал? Прислушивался к ветрам-ураганам в извилинах мозга, придерживал уши, чтобы не отскочили.

Дверь открылась, Войшвилло вышел, стал поправлять шляпу на голове, галстук на рубашке.

— Ну и что вы такую панику устроили, Валерий? Ничего страшного и не было.

— А?..

— Все в порядке. Вы рекомендованы в аспирантуру.

На следующий день малознакомый аспирант с научного коммунизма (жуткое сочетание слов), которого я не заметил в темноватом помещении, где заседала полукомиссия, сам нашел меня и рассказал, как было дело за закрытой для меня дверью.

Дело