— Прошу тебя, Гектор! — Я коснулась пальцами его губ. — Не произноси ужасных слов. Слова обладают способностью сбываться.

— Ты должна обещать мне. — Он убрал мою руку ото рта. — Тогда я буду сражаться со спокойной душой.

— Обещаю. Но будущее не обязательно будет таким ужасным.

— Вот и хорошо. Возьми Андромаху с собой, куда бы ты ни отправилась. А мне пора идти.

Он закрепил ремень шлема у подбородка, быстро догнал свое войско и покинул город.

LVI

В тот день Гектор вернулся живым и был встречен бурным ликованием. Он прошел к себе во дворец, где, я знала, его обняла Андромаха. Она и не ведала, что муж поручил ее моим заботам.

Задача, которую он возложил на меня, была не из легких: чтобы опекать Андромаху, надо самой уцелеть во что бы то ни стало! «Ты живучая», — сказал он. По-моему, это прозвучало как оскорбление. Живучими бывают крысы, которые бегут с тонущего корабля. Они думают только о себе, живут только для себя, лишены совести и чести. Не является ли живучесть противоположностью благородства? Как там Геланор сказал о Гекторе — «он слишком благороден, а благородством войны не выигрывают»?

Может, мы с Геланором — одного поля ягоды? Он — со своими снарядами, начиненными скорпионами, я — со своим инстинктом самосохранения. И все же на мой счет Гектор ошибается. Будь инстинкт самосохранения моей главной движущей силой, я бы никогда не покинула Спарту.

Конечно, Гектор ошибается. Наверняка ошибается.

Последовали несколько дней неофициального перемирия. До меня дошел слух, что Антенор вернулся к своей излюбленной идее: нужно вернуть Елену грекам. Я решила переговорить с ним, прежде чем он обратится с этой идеей к народу.

Никто не отказал бы прославленной Елене во встрече по важному делу. Я знала, что Антенор примет меня, даже если не питает ко мне личной симпатии. Когда слуга объявил советнику о моем приходе, тот передал, что выйдет немедленно. Он появился, влача за собой длинный шлейф, с притворной улыбкой.

— Дорогая царевна, приветствую тебя, — склонил он голову.

— И я тебя, почтенный советник.

— Пройдем, чтобы никто не помешал нашему разговору.

Антенор сделал слуге выразительный жест рукой, который означал, что нас беспокоить воспрещается. Я последовала за хозяином в глубь его темного жилища.

Комната, в которую он привел меня, была невелика, но обставлена с большим вкусом: каждый предмет в ней предназначался для того, чтобы радовать глаз. Напольная ваза в форме осьминога, несколько чаш чистейшего золота на полках вдоль стен. Стулья с резными ножками, инкрустированными слоновой костью, были обиты яркими сидонскими тканями. Две бронзовые курительницы наполняли воздух благоуханием.

Антенор кивнул в их сторону.

— В одной — кипарис, в другой — иссол, — пояснил хозяин. — Каждый из этих ароматов я нахожу слишком крепким, но их сочетание подобно гармоничному браку!

Он помахал ладонью над струей ароматного дыма, сделал глубокий вдох и только после этого повернулся ко мне.

— Чему обязан честью твоего посещения, прекрасная царевна?

— Ты отлично знаешь, — ответила я, садясь на стул, на редкость неудобный, несмотря на прекрасную обивку. — Ты снова выступил с предложением, чтобы я вернулась к грекам, хотя мое возвращение не повлияет на ход войны, и ты наверняка это понимаешь.

Я подумала, сказать ли ему о попытке вернуться, которую я предприняла самостоятельно, и решила, что не стоит.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что единственный человек, который озабочен моим возвращением, — это мой бывший муж, Менелай. Что касается остальных, то им нужны богатства Трои, а не я.

Он пристально смотрел на меня. Дошел ли до него смысл моих слов?

— Агамемнон начал говорить о походе на Трою задолго до моего бегства. Он давно строил эти планы. Мое возвращение для него ничего не значит, — уточнила я.

— Ты боишься возвращаться?

Антенор откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Это было слишком!

— Нет! Я даже решила вернуться. Но умные люди убедили меня в бессмысленности этого поступка. И я послушалась. Греки приплыли сюда не ради Елены. Я не столь глупа, чтобы так думать.

Он смотрел на меня, словно прикидывая, можно мне верить или нет. Я тоже смотрела ему прямо в глаза. Вдруг в моей голове всплыли давние намеки моей матери отцу о том, как в его отсутствие она принимала троянского посланца и что эта обязанность не была ей в тягость.

Антенор был хорош собой, даже красив. Такой вполне может приглянуться царице, особенно заскучавшей в одиночестве.

— Ты мудрая женщина, — сказал он наконец.

— Мне это качество досталось по наследству.

— От кого?

— Не знаю, но кто бы он ни был, я испытываю к нему искреннюю благодарность.

— Безусловно, человек должен питать благодарность по отношению к своим предкам, — кивнул Антенор. — Значит, мы не будем делать никаких предложений грекам. Что ж, мой друг…

— Разве я твой друг? Если так, то я рада. В таком случае нас можно считать старыми друзьями. Насколько я могу судить, ты некогда посещал Спарту и знаком с моими родителями.

— Увы, только с матушкой. — Он развел руками. — Твой батюшка отсутствовал в ту пору: воевал с Фиестом. Но твоя очаровательная матушка радушно встретила меня. Она показала мне дворец: чудесный дворец, который возвышается над долиной, над извилистым Евротом. Помнится, мы…

— Не сомневаюсь, что вы приятно провели время, — перебила я.

Не то чтобы он нахмурился — его воспитанность не допускала подобного выражения чувств, — но легчайшая тень пробежала по его лицу, и он продолжил:

— Прежде всего мы отправились на прогулку вдоль Еврота, который тогда сильно разлился из-за таяния снегов. Прекрасная река! Там водятся необыкновенные лебеди: гигантские и величавые, каких я больше нигде не видел. Один из них даже напал на нас! О, прости, Елена… Может, мои воспоминания неуместны? У него были несказанной красоты перья: ослепительно белые. — Антенор встал и достал резную шкатулку. — Одно у меня сохранилось, сейчас найду. Вот оно! Держи.

И он положил мне на ладонь перо, от которого исходило сияние. Его белизна за долгие годы нимало не поблекла. Точно такое хранилось в шкатулке у матери. Так в память о ком мать хранила перо — о лебеде или о человеке, вместе с которым любовалась лебедем? Кто же на самом деле мой отец?

Время текло неравномерно: то стремительно летело, то, когда казалось, что вот-вот произойдет решающая битва или возникнет новая инициатива, оно вдруг замирало, становилось неподвижным.